дверям, за которыми открывалась бальная зала. Двери были огромными, с орнаментами и золотым литьем в виде дельфинов и русалок, плещущихся в прибое. За ними лежало обширное пространство, где был в разгаре бальный танец: наверное, около сотни гостей, одетых так же, как те женщины наверху (не люди, а хрупкие, усыпанные украшениями деликатесы, полупрозрачные и изысканные), одновременно исполняли ритуальные фигуры и жесты под музыку камерного оркестра. Присси заупрямилась, но Гэм заставил ее переступить через порог и протащил на середину танцевальной залы.

Он отступил на шаг назад, взглянул на Натана.

И улыбнулся.

– Воровка! – внезапно заорал он и толкнул девушку на пол.

Подсвечник выпал у нее из-под платья и задребезжал по полированному паркету. Танцующие разом остановились, словно парализованные. Гэм подмигнул Натану. «Давай, спасай ее», – одними губами проговорил он. Его язык влажно блеснул в свете канделябров.

Присси валялась среди леса чужих ног. Она поискала взглядом Гэма, но тот поспешил спрятаться, потом Натана, чей рост не позволял его увидеть за рядами аристократов. Она издала странный тихий писк, словно мышь, угодившая в мышеловку. Как раз в этот момент оркестр заглушил струны, и в образовавшемся вакууме этот звук разнесся по всему помещению.

Гэм жестами подбадривал Натана, побуждая выступить вперед. Тот сделал нерешительный шаг, но его рука была охвачена мучительной болью, угрожавшей вторгнуться в плечо и спину и затем распространиться вниз по позвоночнику. В любом случае он не чувствовал никакого Зуда: разрядка произошла совсем недавно.

С возвышения, занимавшего дальнюю треть залы, прогремел чей-то голос:

– Что здесь происходит?

Голос был гулким и вибрирующим, словно басовая струна виолончели. Вслед за ним спустился и его владелец. Его глаза и нос закрывала золотая маска, опиравшаяся краем на верхнюю губу. Рот окаймляли клыки, острые концы которых оставляли вмятины на коже подбородка. С каждым его шагом маска слегка двигалась вверх и вниз.

В этом человеке было что-то знакомое – не столько широкая львиная переносица, сколько что-то в глазах, в том, как он глядел, в ясности сосредоточенного взгляда, который Натан уже видел прежде.

Он подошел к Присси и склонился над ней; маска сильнее врезалась в его кожу, когда он согнул шею, разглядывая девушку. Приблизив к ней лицо на расстояние нескольких дюймов, он заговорил снова:

– Чей это ребенок?

Присси откашлялась.

– Ох, боже мой… Помогите… О как я несчастна… – начала она, привычно входя в роль «Ложной Девицы», однако ни Гэм, ни Натан не пришли ей на помощь, даже когда она жестом позвала их.

Человек в маске приложил к губам палец, затем второй. Гэм подобрался к Натану сзади и подтолкнул его:

– Ну, чего ты ждешь? Давай жги его Искрой!

– Никто не готов признать ее своей? – позвал человек.

По толпе пробежал сдержанный шепот, но никто не ответил. Натан повернулся к Гэму, однако тот развернул его обратно и сильно пихнул в спину. Натан шатнулся вперед, толпа перед ним расступилась, и он распластался на полу.

– А это что? Еще один ничейный ребенок? Откуда эти сокровища берутся, хотелось бы знать? Поднимите его!

Повинуясь приказу, из толпы появились два лакея в мундирах и схватили мальчика под руки. Стоило им прикоснуться к нему, как укус болезненно запульсировал. Натана потащили вверх, и нервы завибрировали у него под кожей, а во рту появился металлический привкус. Он заскрипел зубами. Ему запрокинули голову, убрав с лица волосы и развернув к львиноликому, и тут у него возникло чувство, что сейчас он начнет искрить вопреки всему – сильнее, чем прежде, сильнее, чем когда-либо, не давая себе пощады, просто от этой невыносимой боли.

Увидев лицо Натана, львиноликий вздрогнул и отступил на шаг назад, едва не споткнувшись.

– Ты! – выговорил он.

Он приподнял маску, как бы проверяя, что не ошибся, и первым, что увидел Натан – прежде серо-стальных глаз, прежде всего остального, – было желтовато-коричневое родимое пятно в форме капли. Затем маска вернулась на место.

Когда человек (тот самый, один из посетителей его матери, который заплатил вперед) заговорил снова, казалось, будто у него пересохло во рту: слова как бы застревали, спотыкаясь об язык.

– Ну хорошо… – произнес он.

Натан вспомнил, что сказала ему мать об этом человеке. Может быть, сегодня как раз тот день, когда Натану понадобится его помощь?

Львиноликий выпрямился и театрально выпятил грудь – напоказ, словно обращаясь к дешевым местам на галерке.

– Что за печальное и жалкое зрелище я вижу перед собой! – воскликнул он, обращаясь к собравшимся гостям звучным, но в то же время каким-то фальшивым голосом. – Этот мальчик должен знать, что для ребенка из трущоб является преступлением забираться в город так высоко. Не говоря уже о том, чтобы вторгаться сюда, в наше прекрасное убежище, и портить его своим видом!

Его аудитория зачарованно внимала, захваченная представлением. Натан ничего не мог понять, однако они слушали человека в маске с такой сосредоточенностью, словно тоже принимали участие в пьесе – играли роли людей, невероятно впечатленных его риторическим искусством.

– Кто-нибудь другой выпорол бы его за такое, – продолжал человек. – Но хотя он, очевидно, занимает самое низкое положение, я не стану в свою очередь унижаться, марая об него руки. И не велю это сделать кому-либо из слуг, что было бы ничуть не лучше. Нет! Я поступлю иначе.

Он повернулся к Натану:

– Вот. Возьми это и уходи.

Между большим и указательным пальцами его правой руки была зажата золотая монета. Он не снизошел до того, чтобы наклониться к Натану или как-либо опуститься до его уровня.

Гости ахнули, встретив его поступок явными знаками одобрения. Кое-кто даже захлопал, что привлекло к ним взгляд львиноликого, заставив тех хлопать еще громче, а компаньонов возбужденно схватить их за руки.

Натан четко различал форму его родимого пятна, контраст между его желтовато-коричневым цветом и белизной кожи вокруг. Теперь он уже мог Почесать: Зуда хватило бы на всех. Зуд жег изнутри его руку, горел позади глаз – в том месте, где он смотрел, как его мать берет серебряную монету и как потом ее кожа выглядывает из-под засаленного одеяла. Зуд достиг такого накала, что уже напоминал визг гвоздя, вытаскиваемого из покоробившейся дубовой доски.

Вскоре они все уже хлопали – подданные львиноголового посетителя его матери; очевидно, каждый из них понимал, что может снискать милость своего повелителя, если выкажет достаточно одобрения его жесту. Он поклонился, возвращая любезность, а затем наклонился вперед, так, чтобы Натан мог дотянуться до монеты.

Мать сказала, что этот человек может ему понадобиться… Искра жгла так, словно кости его руки