— Я никуда тебя не отпущу, Еся. Лучше убью здесь и сейчас. Ты моя. Нравится тебе это или нет. — Он смотрит в упор. В глазах ярость, она сгущается надо мной черной тучей. — Еще раз я увижу тебя хоть с кем-то…

Мои губы дрожат. Смотрю на его кулаки, перепачканные кровью, врезаясь спиной в холодную стену.

— Ты чуть не убил его.

— Я же предупреждал. Только моя, — переходит на шепот, врезаясь пальцами в мои плечи.

— Ты ненормальный, Панкратов. Чертов псих. Убери от меня руки. Не смей ко мне прикасаться.

— Я псих, и тебе это нравится.

Проводит костяшками пальцев по моей щеке, оставляя на ней кровавые отпечатки.

— Отпусти, Андрей, мне осточертели твои выходки. Я не твоя собственность. Не твоя вещь. Почему ты ведешь себя так, словно тебе это позволено?

— А мне и позволено, Еська…

Мои губы дрожат, а тело продувает ледяным ветром. На дворе поздняя осень, а на мне тонкое шифоновое платье, что ни капли не греет.

— Мне все позволено, — рывком тянет к себе, а у меня земля из-под ног уходит. — Не смей от меня сбегать. Никогда.

Мы стоим в колодце питерского дома. Крупные капли начавшегося дождя царапают кожу. Холодно. Так холодно и так нестерпимо жарко. Жуткий контраст.

— Я тебе не разрешал, — встряхивает меня как куклу, — слышишь?

— Это ненормально, ты ненормальный!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— О да, ты права.

Андрей улыбается. У него безумный вид. Он настоящий псих.

— Ты меня пугаешь, — шепчу, стараясь взять себя в руки. Я пытаюсь изо всех сил, но у меня не получается. Страх затмевает все. Мыслить рационально становится сложно.

— Я приехал, потому что хотел тебя увидеть. Две недели, — его пальцы зарываются в мои волосы. Он сгребает их в кулак и причиняет боль. — До одури хотел тебя увидеть. А ты с этим…

— Это просто танец, — начинаю оправдываться. А как не оправдываться? Мне кажется, сейчас он может сделать все что угодно.

— Ты же передумала? — он меняет тему, не дает мне развить мысль. Оправдаться. — Твой ответ изменился? — шепчет в самое ухо.

Он имеет в виду разговор до его отъезда, там, за городом посреди поля.

— Мой ответ остался прежним.

— И он неправильный, Еся.

— Ты перешел все границы, — упираюсь ладонью в его грудь, — сегодня ты сделал все, чтобы мой ответ остался отрицательным.

— Уверена? — его бровь ползет вверх, как и подол моего платья.

— Не смей…

Андрей прищуривается.

— Страшно?

— Да.

Я киваю. Смотрю ему прямо в глаза и снова повторяю:

— Ты меня пугаешь.

На этих словах Панкратов опускает взгляд. Одергивает подол моего платья и снимает с себя пиджак, набрасывая его на мои плечи. Теплые ладони крепко сжимают мою талию, а губы касаются щеки.

— Прости, — его шепот вводит меня в ступор.

Он сейчас извинился? Мне кажется, я не верю тому, что слышу.

— Я схожу по тебе с ума и ничего не могу с этим поделать. Ничего, Еська…

Андрей

У нее расширенные зрачки. Я вижу это, потому что прямо над нами загорелся фонарь. Он издает раздражающие звуки, и лампочка в нем скоро перегорит, но это позволяет мне разглядеть ее лицо. Выдохнуть.

То, что произошло двадцать минут назад…

У меня сорвало планку. Увидеть чужие руки на Еськином теле после того, как она спала в моей постели, почти предательство. Извращенное обострение и усугубление вещей… Я знаю, что творю полную чушь, но это сильнее.

Я не до конца отдаю отчет своим действиям.

Меня ломает. Эта девочка лишает рассудка. От нее сносит крышу. Сначала приближается, а после отдаляется. Две недели. Две недели, за которые она должна была соскучиться. Должна была, потому что я сам зверел от понимания, как долго тянется время.

Это похоже на зависимость, ее вдруг стало так мало…постоянно хотелось ещё. Безразличие…оно было, такое ощутимое, обыденное для моей жизни. А потом, что-то изменилось…

Вдыхаю воздух рядом с ее виском. От нее сладко пахнет.

Все это за гранью, так, как быть не должно. Все мои чувства всегда были обострены больше, чем следовало. Если я злился, то в прямом смысле впадал в ярость. Если веселился, то до какого-то невменяемого сумасшествия. Никогда не чувствовал границ. Так и с ней.

В голове сидит одно-единственное желание — сделать своей. Не так, она уже моя. Сейчас я хочу, чтобы она призналась себе, что тоже попала. С размаху. С треском.

Моя. Как на репите. Пусть ломается, пусть будет против, но это уже ничего не изменит. Все предрешено заранее…

Обхватываю тонкую шею ладонью, тяну носом запах волос, касаюсь губами виска, щеки.

Еська не шевелится, продолжает смотреть своими удивленными глазами. Даже не моргает.

— Ты же простишь? — продолжаю ее трогать и сходить с ума от каждого прикосновения. — Моя красивая девочка.

— Я тебя боюсь, Андрей.

— Тебе не стоит меня бояться. Только не тебе.

Она медленно кивает, а розовые щеки становятся влажными. Она дрожит. От холода или от страха, черт его знает…

Прижимаю крепче. Чувствую ее под своими ладонями и выдыхаю. Мне кажется, могу сделать это полной грудью лишь сейчас, когда она рядом.

Две недели непонимания себя. Две недели с мыслями о ней. Та чертова ночь все изменила. Если бы не отец и его просьба смотаться в Москву…

— Скажи да. Просто скажи, что думала обо мне…

Еська шмыгает носом и положительно кивает.

— Я о тебе думала, — признается с печалью в глазах. — Все эти недели ты, — упирается пальцем мне в плечо, — ты, Панкратов, сидел в моей голове. Куда от тебя спрятаться? Куда деться?

— Я везде тебя найду, — ловлю ее губы, — всегда и везде.

Она отвечает на поцелуй и в кровь мгновенно впрыскивается не хилая доза эндорфинов.