А потом, после невесть какого лестничного пролета, под ногами скрипнул песок. Сначала песка было мало – он лишь тонким слоем покрывал бетонный пол коридора. Потом в него начали проваливаться ноги. Песок был рыхлым, сыпучим и странно сухим для сырого подвала. Впрочем, воздух тоже стал суше. Суше и еще холодней. Тезею внезапно показалось, что он – муравей, движущийся по краю воронки, в глубине которой притаился большой муравьиный лев. Биолог замедлил шаг и окликнул шедших впереди Хантера с девочкой:

– Эй…

Эти двое остановились и обернулись как-то синхронно. Охотник опустил фонарь в пол, так что фигуры были освещены снизу – плечи и подбородки, а лица скрывала тьма, и Тезей на секунду поразился их призрачному сходству.

– Маша, ты уверена, что папа живет здесь?

– Папа тут, – нетерпеливо ответила девочка и потянула Хантера за руку.

Тезей прислушался. Ни звука – не капала и не журчала вода, не гудела проводка, и даже песок не шелестел. Никто не дышал, не двигался и не жил здесь, на шестом или седьмом подземном этаже здания Института экспериментальной генетики.

– Ричард, – сказал он по-английски. – Мне кажется, это ловушка.

Охотник улыбнулся. Самой улыбки Тезей не видел, но уловил блеск глаз и зубов.

– Димитри, – в тон ему протянул Хантер, – мне кажется, что ты сам нас сюда притащил. И, конечно, мы можем еще год шариться по этому тухлому городу, ни на шаг не приблизившись к разгадке, но, если уж мы здесь, почему бы тебе просто не сдвинуть с места свою задницу и не пройти еще немного?

Сказав это, он развернулся и зашагал дальше по засыпанному песком коридору, ведя девочку за руку и унося световое пятно прочь. Остаться в полной темноте и одиночестве было еще страшней, чем угодить в пасть муравьиному льву, так что Тезей поспешил следом.

Идти действительно оставалось совсем немного. Еще через пару шагов, когда пол окончательно скрылся под песком – по ощущениям песчаное покрытие было здесь не меньше полуметра глубиной, – коридор внезапно открылся в огромный зал. Сначала Тезей не понял, что это зал. Он только видел, что охотник и девочка остановились и что луч фонарика перестал прыгать по стенам и полу и протянулся вперед, как световое копье. Наконечник копья терялся где-то во мраке за плечом Хантера. Охотник переключил фонарь на рассеивающий режим и шагнул внутрь, давая дорогу напарнику.

Судя по всему, это было центральное серверное помещение всех пущинских институтов, а может, и не только пущинских – может, одно из больших хранилищ данных, телекоммуникационных узлов, еще недавно связывавших в одну нервную сеть все инфо-ресурсы планеты. Здесь было очень холодно. Многоярусные черные панели системных блоков, матово отблескивающие, уходили куда-то ввысь, чуть ли не к самой поверхности, окольцовывая круглый зал. А в центре возвышалась большая груда песка. На этой груде лежал человек в перепачканном лабораторном халате. Он лежал на спине, полузарывшись в песок, но ясно видна была голова с острым носом и темными провалами глаз. Тезей почувствовал, как холод поднимается по позвоночнику, и дело было не в ледяном воздухе зала. Он узнал лежавшего – несмотря на паршивое освещение, на песок, засыпавший руки и плечи, и на то, что сейчас Андрей Летаров куда больше смахивал на мертвеца, чем на живого человека.

Но он не был мертв. Голова повернулась, песок ссыпался со щеки. Человек с усилием пошевелил губами и со второй или третьей попытки произнес, или, вернее, прошелестел:

– Машка… Машка, я же сказал тебе – не приходи сюда. Я велел тебе приглядывать за мамой.

– Мама спит, – строптиво ответила Машка.

Ее звонкий голосок отразился от стен и, пометавшись эхом, заглох где-то в вышине.

– А дядя Дима сказал, что хочет с тобой поговорить. Вот я его и привела.

Выступив из-за спины Хантера, где она все это время пряталась, девочка дернула подбородком, указывая на Тезея.

Голова на песке снова немного повернулась. Тезей почувствовал взгляд, ощупывавший его из черноты глазниц.

– Солнцев, – равнодушно прошелестел человек. – Я думал, ты погиб. Тебя искали в тот день, но так и не смогли найти.

Тезей сглотнул и шагнул вперед, затылком чувствуя, как Хантер тоже качнулся вперед за его спиной и поудобней перехватил винтовку в левой руке. В правой охотник по-прежнему сжимал ладонь Машки.

– И я думал, что ты погиб, – негромко, в тон лежавшему на песке ответил Тезей. – Ты ведь умирал уже тогда, когда я уходил. Значит, все-таки вколол себе генбот?

– Значит.

– И как, подействовало?

– Как видишь.

Человек поднял руку с песка, и следом потянулись какие-то белые тонкие корешки – кажется, они проросли сквозь ткань халата прямо в плоть. Некоторые корешки рвались, стеклянно звеня и заворачиваясь тонкими усиками, но большая часть держалась.

– Это дерево, – сказал человек и мелко захихикал, захлюпал, давясь то ли песком, то ли смехом, – дерево, растущее под землей. Теперь я – дерево.

Преодолевая себя, Тезей пересек зал и остановился над тем, что когда-то было Андреем Летаровым. В груде песка при этом что-то беспокойно завозилось, и на поверхности мелькнул более толстый корень – мелькнул, дернулся и пропал, словно свет не пришелся ему по вкусу. Присев на корточки, биолог заглянул в глаза бывшего товарища – черные, выпуклые, блестящие глаза. Эти глаза были до самой кромки полны безумием.

– И как же ты это делаешь? – спросил Тезей.

…Он не смог сделать этого тогда по просьбе, или, верней, по приказу Вечерского. А сейчас ноги по колено погружались в рыхлый и отчего-то горячий снег, в спину смотрели пулеметные дула броневиков, а в лицо смотрела смерть – тысячами и миллионами желтых, зеленых, янтарных и рубиново-красных глаз. Смерть была за рекой, и смерть была рядом, в его крови. Пошатываясь, он продирался сквозь бурелом и сбитые ветки, не замечая, что сучки рвут брюки и кожу. Потом он споткнулся и упал лицом в снег. Медленно повернул голову. Совсем рядом с его щекой торчал жесткий стебель. Сам того не замечая, он почти вышел к реке. Осталось преодолеть тростниковые заросли. Он вцепился в снег руками, набирая полные пригоршни. Жесткая наледь крошилась под пальцами, расплывалась грязной водой.

Он поднес исцарапанные ладони к глазам, слизнул горько-соленую кровь и из последних сил стал думать о Ленке. О Машке. Об Андрее, хотя Андрей умирал. А Ленка и Машка так и не заразились тогда, зря он беспокоился. И еще он подумал о двух молчаливых андроидах, которые все знали – но не остановили его. О других не думалось. Больше в голове не было места для мыслей, потому что все заполнил неровный пульсирующий гул. Каждый сам делает свой выбор. Убивая чудовище, ты непременно убиваешь кого-то еще, и хорошо, если только себя. Безумие выло, набирая обороты. Он всхлипнул, набрав полный рот снега вперемешку с талой водой, и отчетливо подумал: «СМЕРТЬ».

И стала смерть.

– Вода под мостом. Вода под мостом была черной и маслянистой, и пахло от нее нефтью, и несло холодом. Глухо крякали утки. Волны тоже плескались глухо, а сверху громадой нависал мост – может, и не Лондонский, но наверняка в Лондоне. Он откуда-то точно это знал. Видно, обрывки памяти все же сохранились в безумных блужданиях. Над мостом было расчерченное прожекторами небо. А рядом, совсем близко, стояла испуганная девушка.