Конная дружина – это своего рода отряд быстрого реагирования. Она всегда начеку и всегда на коне. Чтобы отразить набег или еще какое мелкое столкновение, их вполне хватит. Ополчение же для войн, и не просто войн, а для серьезных.

До Константина на Руси была точно такая же войсковая система (кроме предварительного обучения простых смердов, разумеется), но дружинники всегда сидели у своего князя на совете, а их старшие, которые и ходили в боярах, имели свою землю, свои деревеньки, своих людишек и так далее. Константин, не отказываясь платить за службу, решил делать это только в монетном эквиваленте. Получалось, что теперь обязанности у людей остались те же, а вот с правами…

– И тебе, Константин, тоже хочется в горлатной шапке покрасоваться? – поинтересовался после небольшой паузы князь у своего тезки, выискивая сторонников новой системы оплаты.

– А у меня и в этой все девки моими будут, – засмеялся Константин.

– Женисся, иначе запоешь! – выкрикнул с места еще один тысяцкий по имени Радунец. Этому командование доверили не так давно, с осени, но вместо того чтобы радоваться чести, которую ему оказали…

Выручил тезка, ехидно поинтересовавшись у говорившего:

– Никак голодает твоя Улита, а, Радунец? Что-то я зрел две седмицы назад, яко она вся опухла от глада великаго. Что вверх, что вбок – все ей едино. Да и детишки тоже все как один – на нее чревом смахивают.

– Не голодают – зря не скажу, – пытаясь перекричать смех собравшихся, не сдавался Радунец. – Но за колты, кои я ей подарил, по сей день с рязанскими златокузнецами расплатиться не могу. Это как?

– То, что поведал Радунец, и впрямь негоже, князь, – встал со своего места недавний сотник Стоян.

Сурово было его угрюмое лицо, и от всей его кряжистой фигуры веяло холодом властной силы. Силы меча. Именно от этого человека князь никак не ожидал того, что он встанет на сторону требующих себе горлатных шапок, земли, людей и прочих благ.

Именно Стоян тогда, после Исад, арестовал Константина и его людей, будучи простым сотником. Именно он доставил пленных в Рязань к своему князю. Но он же, разобравшись, в чем дело, помог бежать из осажденной Рязани княжичу Святославу вместе с Доброгневой, а узнав, что Глеб умер, первый напросился у Константина принять его в дружину.

Надеясь, что Стоян поддержит, было решено чуть погодить с отправкой его в степь, дабы дать возможность поприсутствовать на военном совете и изречь мудрое веское слово, идущее в унисон с княжеским. Однако если первые слова тысяцкого были как нож в сердце для Константина, то потом, прислушавшись, к чему клонит старый вояка, оставалось только облегченно вздохнуть.

– Я к своей женке когда приехал – плат яркий подарил, да и к меньшим своим тож не с пустыми руками заявился. А ты, Радунец, еще когда мы токмо к битве готовились, все гривны свои, коими князь тебя одарил, в зернь проиграл – это как? Молчи! – гневно осадил он Радунца, попытавшегося привстать с места, дабы оправдаться. – У иного князя ты бы в гриднях[106]полжизни проходил и токмо в старости в сотники выбился, да и то навряд ли, ибо ни один твой пращур горланов шапки не нашивал, а все за сохой ходили.

– Я своим уменьем ратным на деле князю доказал, – выкрикнул Радунец.

– Умение есть – верно, – согласился Стоян. – К нему бы умишка поболе – тебе бы совсем другая цена была бы. Тебе ж, Афонька, тако поведаю – жаден ты больно. Наш княже, аки орел, парит высоко, а зрит еще дале. В его дружине ходить – само по себе почет великий, кой не каждому даден. Вот о чем помыслил бы, а тебе землицу да людишек подавай.

– Почет, – протянул Изибор. – В один поход вышли, так вернулись, даже ни разу мечами не позвенев. Какой же тут почет? Меня опосля сынишка пытал, дабы я обсказал, како я всех ворогов лихо рубил, а я молчу. Сказывать-то неча.

Тут уж не выдержал князь.

– А где ты ворогов встретил? – поинтересовался для начала. – Я в том поле токмо единого и лишь издаля узрел близ шатра Ингварева. Онуфрий ему имя. Младой княжич – ворог? Да младень он еще, наветами злобными с толку сбитый. Дружина его? Она, как и моя, за князем своим шла, ибо роту ему дала, что верность блюсти будет. Ратники пешие? Так то мужики с нашей же Рязанской земли, кои, княжье повеление выполняя, копья да мечи в руки взяли.

– Так почто тогда они посады под Ольговом пожгли? Почто на нас оружно выступили? – выкрикнул Радунец.

– И полон брать не стали, – сокрушенно добавил Афонька-лучник, – это сколь же они по весне землицы нам выпахали бы?

– Выступил Ингварь-княжич, потому что наветам поверил, – пояснил Константин. – А что до полона, то землицу они вспашут, но у себя. И хлеб вырастят, но накормят им семью свою, ну а что положено, то князю с церковью отдадут. И дети их с голоду не помрут, а, стало быть, чрез десять-пятнадцать лет добрые ратники вырастут. И что ж ты про недавнюю сечу молчишь? И рать побили, и добра сколько взяли.

– Добра-то взяли и впрямь изрядно, – вновь поднял голос Афонька. – А из полона ты нам ни единой души не дал. Все себе охапил. Негоже так-то.

– Дозволь, княже, и мне слово молвить, – поднялся кряжистый Эйнар. – Я издалека. И вои мои тоже издалека. Наша земля далеко. Но с лета минувшего нашей отчиной эта земля стала. И ратиться мы вышли ныне не потому, что князь Константин нам землю дал, зерно, шкуры, скот, помог дома построить". Мы вышли свою землю защищать, свой отчий дом. Еще позовет – еще пойдем. И наград не попросим. Это мы – пришлые. Вы же здесь давно живете. Она с рождения ваша. Думаю, что честный вой о плате за защиту земли отчей говорить устыдился бы. Он сел, раскрасневшийся, непривычный к длительным речам, и тут же поднялся отец Николай.

– В Писании сказано, – начал он негромко, – что никто не может служить двум господам – богу и маммоне[107], коя жадность и корысть есть. Ибо разные они. Или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть[108]. И ежели одному поклонишься, то другого надобно отринуть. Выбирать же – дело совести каждого человека. Один Господа выбрал и жизнь за отчий дом готов положить. Другой – маммону. Тогда ему и вовсе негоже воем становиться.

Не за гривнами вы сюда пришли, а кто иначе думает, того, мнится мне, князь наш по доброте своей отпустит из дружины своей да еще серебра даст. Иди, добрый человек, в гости торговые али еще куда. И ни к чему тебе быть причастным к нашим делам богоугодным. Верно ли я сказываю, княже? Отпустишь ли? – обратился отец Николай к Константину. – Не станешь карать слабодушного?

– Верно, – кивнул князь. – Слово мое твердо. В том я ныне на мече роту даю. И отпущу, и обиды держать не буду, да еще и гривенок отмерю. Коль тысяцкий уходит – поболе, коль сотник – помене, но пустым от меня ни один дружинник не уйдет. Насильно тащить никого не станем. Но назад вернуться таким дороги уже не будет.