— Тогда вы должны уважать это знание так же, как и он.

— Я уважаю.

— Пожалуйста. — Я вручила ему свой сверток. — Надеюсь, это достаточная плата за книгу.

Он развернул сверток, и я заметила вздувшиеся вены на его чутких, как у музыканта, руках; они заметно дрожали. Он оценил отрез легкой старинной шелковой ткани цвета плывущего под водой, переливающегося всеми цветами радуги карпа.

— Да, — сказал он, снова заворачивая ткань в бумагу, — более чем достаточно. — Затем он взял книгу, завернул ее в плотную рисовую бумагу и перевязал сверток зеленой бечевкой. — Больше вам ничего не нужно? — повернувшись ко мне, спросил он. — Ни чая, ни других средств?

Его вопрос заставил меня насторожиться, хотя и был вполне естественным для человека, который занимался торговлей. Разве я выглядела так, будто мне нужны были лекарства?

— Нет, спасибо, больше ничего, — сказала я.

Из соседней комнаты раздалось покашливание, и продавец, извинившись, на минуту покинул меня. Я стояла в ожидании, как будто бы мы еще не закончили. Через некоторое время он вернулся, держа в руках сложенный лист бумаги.

— Простите, — произнес он. — Вам записка от одного господина. — В выражении его лица было что-то смутившее меня, некая нервозность, не соответствовавшая его невозмутимой манере держать себя.

Я колебалась, но любопытство перебороло скромность, и я приняла записку вместе со свертком и вышла из магазина. Мой сопровождающий стоял на лестнице. Я пошла за ним вдоль улицы, не глядя ни налево, ни направо. Только когда я благополучно разместилась в экипаже и мы уже ехали по Сузаку, я набралась смелости раскрыть записку.

Она была написана шрифтом «кана», четким почерком с ровными строками, с широкими элегантными промежутками между ними. Записка была очень короткой. Автор хвалил мой вкус и предлагал встретиться.

Яснее ясного: он принял меня за куртизанку. Он надеялся, что я прочту записку до того, как выйду из магазина, и что мы уйдем вместе.

У меня загорелись щеки, хотя рядом не было никого, кто мог бы стать свидетелем моего огорчения. Как глупо было с моей стороны входить в магазин одной. Я заплакала. Вот к чему привел мой секретный план! Клиент торговца книгами не разговаривал со мной, не предпринял никаких прямых шагов, однако я чувствовала себя опороченной и оскорбленной.

Мы с грохотом проезжали мимо огороженных особняков. Должно быть, Изуми чувствовала себя так же, подумала я, хотя то, что случилось с ней, было гораздо хуже. Я радовалась, что никто не знал о моем позоре, как знали о ее. Я разорвала записку на мелкие кусочки и выбросила их в окно. Они рассеялись под копытами лошадей и колесами экипажей.

Град стучит по бамбуковым листьям. Этот звук создает ощущение заброшенности. Я в одиночестве брожу по галереям и сама себе не верю: неужели только прошлой ночью я видела Масато. Он пришел ко мне поздно и ушел до рассвета, и мне показалось, что это был сон.

Но мы на самом деле провели вместе эту ночь. Я наблюдаю за тем, как град превращает весну в иное более холодное время года, и предаюсь воспоминаниям.

Прошлой ночью я проснулась от легкого стука по ширме. И, прежде чем я поняла, что случилось, он уже был здесь. Снял промокшую одежду и, не зажигая огня, лег рядом со мной. Его запах так живо напомнил мне ночи, проведенные с ним, что я не могла сказать ни слова. Запах оживил ощущение не столько его присутствия, сколько его отсутствия, к которому я принуждала себя привыкнуть. Но, обдумав все хорошенько, я осознала, что лучше отказаться от самозащиты, чем отбросить свои мечты.

— Все в порядке, — сказал он, почувствовав мое смущение. Он положил руку мне на лицо, и в удвоенной темноте я ощутила прохладу его ладони.

— Прости, что не смог приехать раньше. — Он поцеловал меня, как бы возмещая этим нежелание объясняться, а потом освободил меня от всех покровов: одежды, страхов, мечтаний — и не один раз, а дважды назвал меня по имени.

— Зажги лампу, — попросила я, когда он накинул на нас свой плащ, — я хочу видеть твое лицо.

Он зажег, но неярко, чтобы не привлекать внимания. В его глазах я прочла ту же нежность, которую источало его тело. Но что-то в его взгляде напомнило мне торговца книгами, и мне хотелось рассказать ему о том, что произошло. Интересно, бывал ли он в том магазине, возможно, он листал те же самые книги. Однако мне не следовало говорить с ним об этом — иначе пришлось бы объяснять, зачем я ездила на базар, а я не хотела, чтобы он знал, что я купила книгу для Канецуке и что мне нанес оскорбление мужчина, которого я никогда не видела. Как бы я скрыла эту деталь моей истории? Он наверняка поймет, как мне стыдно.

— В чем дело? — спросил он, но я отвернулась.

— Ничего. — Он гладил меня по волосам. — Как себя чувствует твоя мать?

— Лучше. Она собирается отдохнуть в Исияме, как только наберется сил для такой поездки.

— И ты поедешь с ней?

— Нет, ее повезет отец. — Он плотнее укутал нас своим плащом. — А твоя мать жива? — спросил он.

— Нет. Она умерла, когда мне было двенадцать.

Он спокойно посмотрел на меня:

— А твой отец?

— Он умер четыре года назад осенью. Болел некоторое время. У него было не все в порядке с головой.

— Значит, у тебя нет никого, кроме сына.

— У меня есть брат.

— Ты его любишь?

— Да, вернее, когда-то любила. — Мне пришло в голову, что он и Рюен почти одного возраста. Любопытно, поладили бы они. У них был общий интерес — метафизика. Я представила себе, как бы они спорили по поводу некоторых положений учения Будды.

— А сын? Ты любишь его? — тот же спокойный взгляд, то же участие.

— Да.

— Но он не живет вместе с тобой.

— Как же это возможно? — горько сказала я. — Предполагается, что у женщины моего положения нет лиц, находящихся на их иждивении.

— Это единственная причина?

— Нет, не единственная.

— А другая?

— Я бы его испортила.

Потом, сама не знаю почему, я рассказала ему историю о мертвой лисе в саду. Однако не стала говорить ему о другом дереве, которое оживило мои воспоминания: я не хотела, чтобы он знал о моем тайном визите в дом к западу от города.

Он слушал меня и теснее прижимал к себе под слоями шелка. Спиной я ощущала гладкую кожу его груди. От него исходил запах можжевельника и пота. Его руки обвились вокруг меня, и мне не хотелось бы оказаться в тот момент в каком-то другом месте.

— Как я могу быть уверен, — дразнил он меня, — что ты не лисица. Живая — оборотень. Лисица, превращающаяся в прекрасную женщину.