сиськи, – отрывается лишь на миг, чтобы взять в рот вторую грудь, сминать всей пятерней. – Такие надо отлюбить!

– Хватит! Хватит, мы о таком не договаривались.

Мое сопротивление тает с каждым виражом его языка!

– Ты напряжена. На стрессе я тебя в квартиру не запущу. Пропуск только через оргазм… – деловито закатывает на мне юбку.

Глава 22

Ратмир

– Ты что делаешь? – ахает Лиля, стонет и пытается оттолкнуть меня.

Но ее тело выгибается дугой, подсовывает торчащий сосок в мой рот. Само, клянусь! Выгибается дугой, тыкает острым пиком на язык. Темная горошина пульсирует под зубами. Посасываю ее, и она взрывается твердостью у меня во рту. Тело Лилии натягивается, изгибается луком. Становится еще громче и требовательнее звон ее струн – я не музыкант ни разу, но, кажется, задел их все, до единой – бренчат.

Зеркалят во мне, дробятся эхом, от которого оживают разом все бесы.

Иногда от близких слышал, что я с бесовщинкой. Наверное, они правы.

Все черти ожили и бомбят в грудную клетку изнутри.

– Ратмир!

Лиля еще пытается сопротивляться! Сама же то натягивается до жесткого звона, то обмякает горячим потоком на мои руки.

Пальцы рвут стремные колготы на промежности. Трусы сбиваю в сторону. Ну, мля, даже белье на ней несексуальное совсем, а что же так вставляет от вида собственных пальцев, запущенных в этот беспредел.

– Прекрати! – новый возмущенный писк, сорвавшийся на стон.

Едва успел мазнуть пальцами по напряженной кнопочке, как Лиля тонко и громко стонет, сжимая бедрами мою руку, стискивая ее.

Дальше никак, что ли?

Ерунда…

Не хотел применять силу, но, млин, придется!

Ни разу не видел, чтобы девушки так сопротивлялись оргазму! А ведь она хочет-хочет, ее клитор такой разгоряченный и взведенный, что от одного касания заколыхался трепетной дрожью.

Пока Лиля пытается выпутаться из блузки с курткой, я хозяйничаю над ее телом, играю с ним, покусываю и лижу соски. Целюсь на тонкую шейку, придерживая своих адских псов. Если дать им волю, будет лютый треш. Я хочу в это горло, я могу вбиться в него и сжимать до хруста тонкую шейку… Она же сбежит. Испугается. Точно испугается, будет верещать и сбежит на конец света. Не выдюжит этой лютости. А я не хочу… Не хочу, чтобы сбегала. Долго играть в нее хочу, сводить с ума пошлостями. Она от них течет… Мокрая, взбудораженная. Трындец, какая взлохмаченная, вспотевшая от усилий. Визуально напоминает взмокшего воробушка, который пытается выбраться из лап здоровенного кота, снова и снова получает по темечку, но еще брыкается и пыжится, пыжится изо всех.

Яро любуясь ее сопротивлением, цепляющим за нутро, приоднимающим все, что можно приподнять. Даже яйца, тяжеленные от скопившегося семени, подскакивают к самому верху, ноя от желания опустошиться.

– тшшш… Дурная моя! – снова впиваюсь зубами в сосок. – Какая у тебя сладкая грудь. Отзывчивая! – дую на торчащий, покрасневший сосок.

Он сморщивается и становится тугим, как камушек.

– Играла с грудью? Трогала свои сиськи, Ли-лич-ка!

«Кончик языка совершает путь в три шажка по небу, чтобы на третьем столкнуться о зубы…» Ли. Лич. Ка.

Не умалишенный же я, как герой Набокова, но чувствую себя именно таким – противоестественно одержимым к той, которую желать не должен.

– Они у тебя такие отзывчивые, просто атас… Я тебя только прижал, но уже знаю, что это твоя эрогенная зона… – медленно-меделлно лижу языком тугой сосок, зализывая по спирали.

Она закатывает глаза и дергает искусанными губами, сдерживая всхлипы и стоны. Добавляю немного… Срывается на вскрик и начинает дрожать чаще и чаще.

Отодвинувшись на миг, любуюсь устроенным безобразием. Под дерзкой, торчащей грудью ребра под тонкой кожей – выступают, как плашки пианино – на пересчет.

Недоедает, что ли? Я накормлю… Отогрею. Приодену…

Будет моей маленькой плохой училкой. Карманная заводная штучка. Кусается, фырчит, но готова кончить!

Пальцы сводит от желания еще раз прикоснуться к ее отзывчивой кнопочке. Но моя стервочка так сильно свела бедра: запястье онемело.

Пора придавить пожестче, но в этот миг она выдергивает левую руку из рукава и шмякает мне звонкую пощечину!

В правом ухе зазвенело моментально.

Другой бы растерялся, но я напротив привык уходить от удара или получать их, пришел в себя еще до того, как она меня хлопнула.

– Ошибочка вышла! Помарка!

Отвесив мне пощечину, она теряет контроль над остальным телом. Значит, разжимает бедра. Встряхиваю рукой, быстро возвращая ей чувствительность.

Резким жестом вклиниваю колено между ее бедер.

Ахает.

Жестко?

А как ты хотела?

Я же с благими намерениями – сплошь, как один, с оргазмическими, обоюдно-приятными, а она шипит! Стонет и шипит, шипит и стонет. Готова кончить только от того, как я ей сиськи целую, но сопротивляется!

Разве так можно?

Хорошо же начали!

Пальцами нащупываю ту самую точку, от ласки которой чувствительность Лилички взрывается фейерверками.

Точечными нажатиями разгоняю пульсацию до частых спазмов и смотрю ей в глаза, как они темнеют, наливаются, выдают одну эмоцию за другой.

В них все, кроме равнодушия.

О да, мне удалось вывести ее из себя.

Хлесткое нажатие на клитор, сильное сжатие.

Бедра стягивает спазмом, тело вытягивается вверх и навстречу моим пальцам.

– Еще… Я знаю, ты хочешь. Еще… Дай мне! – хриплю, бомбя частыми междометиями.

Если в намерениях присутствовала цензура, то она оказалась раздавленной, стоит мне лишь коснуться пальцами ниже. Ее влага такая скользкая, шелковистая, как масло.

Вот-вот готова кончить, и я обещал ей, знаю, что все будет обоюдно.

Но она, сука, такая стервочка, что не насадишь, сама не даст!

А я хочу чувствовать, как она дергается от оргазма. На всю длину хочу ощутить, как она меня тискает.