— Прошу вас, рыцарь, — настаивала Аньес, ничуть не нервничая. — У меня такое чувство, что все это... не случайно. Боже, я ищу слова, чтобы выразить свои мысли, но не нахожу их. У меня... сложилось убеждение, что сплелась паутина, связавшая наши жизни, жизни множества других людей, в частности жизнь моей дочери, моего сводного брата, инквизицию... И все это уходит своими корнями так далеко, что я теряю след.

В ответ Леоне тяжело вздохнул. Но Аньес не могла сказать, был ли вызван его вздох растерянностью или чувством облегчения.

В памяти Клемана возникла невинная или почти невинная сцена.

Высокий пюпитр, за которым надо писать стоя. Перо, лежащее рядом с чернильницей в форме рожка. И ни одного клочка бумаги, чтобы перенести некоторые записи, сделанные в дневнике. Бумага была роскошью, и ее заботливо хранили в закрытых кабинетах. Две последних страницы толстого тома. Чистые. Затем он тщательно уничтожил следы своего труда, оттерев перо и пальцы подолом рубашки, смоченным слюной.

Дрожащим голосом подросток признался:

— Речь идет о листке бумаги, мадам. Листке, о котором я вам говорил, том самом, что я вырвал из дневника рыцаря Эсташа де Риу. Так, значит, мсье, это вы соредактор этих записей?

-Да.

— Вы не можете больше молчать, — требовательно сказала Аньес.

— Напротив, мадам. Я обязан хранить все в строжайшей тайне. Не стоит расценивать мое молчание как хитрость или расчетливость.

— Не эта ли тайна чуть не стоила мне жизни? — возразила дама де Суарси.

— Согласен с вами, и сердце мое обливается кровью при мысли о тех муках, что вам пришлось вытерпеть. Но если тайна будет раскрыта... Кто знает, сбудется ли она тогда? Множество людей подвергнутся преследованиям, будут казнены. — Рыцарь немного помолчал. Запрокинув голову, он улыбнулся, и Аньес показалось, что он перенесся в чудесный мир. Леоне прошептал: — Ваша жизнь, мадам... Ваша жизнь дороже мне, чем моя собственная.

— Вот именно, мсье. Время не ждет, — вмешался Клеман. — Вы же знаете, что дневник и трактат были похищены. Скоро о тайне станет известно другим, и я готов спорить, что они не входят в число наших друзей.

— Похищены? — выдохнула Аньес, хватаясь рукой за сердце.

Губы Клемана дрожали от горечи. Он добавил:

— Несколько дней назад отравили аббатису. Она стала четвертой убитой монахиней.

У Аньес подкосились ноги.

— Боже мой, — простонала она, хватаясь за край стола, чтобы не упасть.

Но силы покинули Аньес, и она рухнула на скамью. Дрожащей рукой она взяла кубок с водой, который предложил ей Леоне.

— Рыцарь...

— Я знаю, как вам тяжело, мадам. Искренняя любовь, которую вы испытывали к моей второй матери, была взаимной, уверяю вас. И хотя ваше горе не облегчает моих страданий, все же оно поддерживает меня. Мне нужен этот листок, юный Клеман.

Клеман хотел было броситься бегом в свою каморку, чтобы забрать документ из надежного тайника, который он сделал под деревянной доской, прикрепленной к одной из высоких балок, как раздался приказ его дамы:

— Нет, останься, мой Клеман!

— Мадам, при всем моем уважении я настаиваю. Этот листок содержит жизненно важные сведения, — пояснил рыцарь.

— Но он был чист, пока я не переписал в него сведения, которые считал необходимыми, — возразил подросток.

— Какие? — спросил Леоне.

— Те, что я боялся исказить, доверив их памяти.

— Какие?! — закричал рыцарь.

— Две темы. Колонки с расчетами, рисунок розы, который показался мне неуместным на этих столь строгих страницах. Но я сказал себе, что она имеет какое-то таинственное значение... А, еще неполную фразу, вернее, несколько букв.

— Роза... Ты ее точно скопировал? Все лепестки, их правильное расположение, размер?

— Разумеется, рыцарь, точно, — подтвердил Клеман, понявший, что он правильно догадался о значении распустившегося цветка.

Клеман и Аньес были поражены, как внезапно изменился Франческо. Черты его лица расслабились. Скрестив руки на груди, он закрыл глаза. Аньес вдруг подумала, что ей явился архангел. Он вздохнул и сказал так тихо, что она едва различала слова:

— Господи Иисусе, любовь бесконечная, теперь мы, возможно, спасены.

Вновь вернувшись в мир существ, сделанных из плоти и крови, Леоне вновь повторил свою просьбу:

— Отдай мне листок, Клеман, прошу тебя.

— Нет, — вновь возразила Аньес со спокойной уверенностью. — Я хочу знать, что на нем написано, и получить удовлетворительные объяснения. Я заплатила за это кровью, унижением и страданиями. Это ваш долг.

— Ничто не заставит вас изменить ваше мнение, мадам, не так ли? Даже если я заверю вас, что владею лишь ничтожной частью тайны и что она весьма опасна?

— Ничто. Страх перед собакой не спасает от ее укусов.

Леоне вспомнил, что однажды эту фразу произнесла его

тетушка Клеманс.

— Хорошо. Принеси листок, Клеман, и не забывай, что твоя мелкая кража и ненасытное любопытство, возможно, спасли нас. Ах, извини... Я намного тяжелее тебя и поэтому сломал твою лестницу. Мадам, пусть ваша кухарка принесет мне свечу.

Аделина, которую присутствие этого элегантного, но довольно бедно одетого человека интриговало и одновременно смущало, тут же исчезла, пробормотав несколько невразумительных слов. Они молча ждали. Как ни странно, но, несмотря на недавнее раздражение, в присутствии рыцаря Аньес чувствовала себя спокойно. От этого человека исходила природная сила. Она подумала, что ее должны были прельстить эти крепкие длинные пальцы, прямой нос, высокий лоб, волнующий взгляд его синих глаз, длинные белокурые волосы... Разумеется, он был человеком Бога и мо-нахом-солдатом, и поэтому ее желание осталось бы сугубо платоническим. Впрочем, она как женщина не испытывала к нему любовного влечения, но охотно склонила бы голову ему на плечо, чтобы немного отдохнуть. Осознав всю непристойность своих мыслей, Аньес покраснела и отвернулась, сделав вид, будто ждет возвращения Клемана. Неужели Ар-тюс д’Отон настолько очаровал ее, что мысль о другом мужчине не может даже прийти ей в голову? Возможно, но Аньес сомневалась, что это служило подлинным объяснением нематериальной нежности, которую она питала к Леоне.

«Что за вздор, да еще в такой момент!» — упрекала себя Аньес. Появление Клемана положило конец ее переживаниям.

Она кивнула ему, и подросток протянул рыцарю аккуратно сложенный листок. Клеману показалось, что прошла целая вечность, прежде чем рыцарь взял его в руки. Осторожно зажав листок между пальцами, он прошептал:

— Non nobis Domine, non nobis, sed nomini Tuo da gloriam'.