посещали, покоя не давали, нутро травили. Чувствовала девушка на запястьях путы, по бокам – ящик деревянный и как скрипела телега в пути неблизком. Вскочила мастерица с ложа, кулаками замахала – и взревела страшно, как дикий зверь. Немой тут же появился, обнял крепко и пытался мелодию какую промычать, лишь бы успокоить.

– Перестань со мной возиться! – вырвалась дева из хватки юноши. – Сюда работорговцы идут! И будут с минуты на минуту!

«Какие такие работорговцы?» – приподнял бровь парень.

– Они нас с тобою заберут, чтобы продать в Великий Дом, или убьют на месте!

Он ухмыльнулся: «Это вряд ли».

– Не веришь мне? Тогда жди!

Схватила мастерица фрагмент меча и из юрты вышла. Юноша поспешил преградить ей путь, но будто сквозь него прошла Игна. На колено опустилась, горизонт смерила взглядом, принялась ждать. Телом, как тетивой, напряжена, вот-вот с места сорваться готова. Каруза стоял возле, задрав обожжённое лицо.

– Ты хрупкая, как осенние листья. Дай мне тебя укрепить. Впусти меня.

– Молчать!

Вот оно: движение, жизнь, воплощение тех звуков посредь ночи. За барханами, сквозь танец раскалённого воздуха вышел караван детей пустынь. Десятки семей – от седин до молодых колосков – брели со своими пожитками, усталость копилась в хмурых лицах, рты тканью прикрыты, чтоб калёной пылью не лишиться дыхания. Кто на коне, кто ноги босые с телег свесил, а некоторые вовсе шли пешком, уступив другому место. Наконец взглядами племя и Игна встретились: недоверия друг к другу полны с избытком.

– Не шевелись, – заговорщически шепнул Каруза, – пусть подойдут сами.

Игна вытянулась, тень алую распустила на весь холм. Кровью сверкал в её руках клинок битый. Встал караван в десяти шагах от мастерицы.

– Вы кто? – спросила огненная дева, перебивая голоса внутри.

Из народа кочевого вышел вождь: высок, худощав, но крепок. Не был он стар, но обязанностями своими отягощён давно, оттого и не по годам мудр. Ни гордыни, ни гнева, ни беспокойства в нём не сияло, а лишь ясное детям пустыни уважение к незнакомцу, встреченному посредь песков.

– Ташо меня звать, – он чуть поклонился: так, чтоб не терять из виду Игну. – Весь дом мой здесь, – кивнул он на людей. – Нам привал нужен: скоту жрать нечего, а за животиной помрём и мы. Уступи нам немного места, незнакомка. – Оком стали смерил он сломанное оружие. – И убери это отродье из металла искр: даже отсюда я ощущаю, сколько на нём зла чужого.

– Всё-то ты знаешь, Ташо… – подозрительно процедила мастерица. – Я – Игна, кузнец знатный, и мне ясно, чего хотите вы на самом деле, только не вижу себе я кандалов…

Ташо к своим обернулся: о чём говорит эта бродяга? Даже скотина шла с ними по воле пастухов высоких, без тени крепких верёвок. В затылке почесав, он молвил:

– Ты нас за дурных считаешь. За рабовладельцев. Мы не из их числа.

– Ты докажи! Уж продали ведь всех, да? – оскалилась невольница демоновых сил.

– Да что же…

Замер Ташо, умолкли его люди, как завидели немого паренька, что стоял за спиною Игны. Разом поклонились они юноше низко-низко, даже детвора малая головы опустила, песка лбами касаясь.

– Чего это вы?.. – растерялась воительница.

– Он – их владыка, милая Игна! – коснулся ядом демон. – Выходил тебя, чтоб во служение им отдать. Впусти меня.

Обернулась резко Игна, горьким ужасом приветствуя спасителя: быть того не может! Его вечная улыбка, вся доброта, коей светился одиночка, руку протянув почти что трупу… Неужто он – худший из всех встречных? «Нет, всё точно ложь!» – схватилась мастерица за голову.

«Спокойно, друг мой», – хотел было заключить в объятия отшельник свою гостью, но руки пошли мимо израненного тела. Лик юноши пропустил солнечный луч, будто мутное стекло. Уж больше прежнего являлся парень иным, неясным, неосязаемым касанию любому.

– Что ты такое?.. – подняла глаза она.

– Держи меч крепче, Игна. Сейчас бойня будет. Впусти меня.

Ташо сделал шаг – Игна вытянулась, клинок битый перед лицом выставила. Не зная мастерства меча, она лишь повторяла за Каруза: движение ног, рук, положение плеч и головы. Где навыка не хватало, там нити чёрные дёргались, командуя новой своей куклой. Вождь к сабле потянулся, немой меж ними встал: «Не делайте этого».

– Простите, о хранитель, – прошептал Ташо, – окропить желает кровью невинных сие место сумасшедшая. Я этого не допущу.

– «Невинных»?! – девушка гневу сосудом стала. – Мой караван весь перерезали такие, как вы!

«Они не из их числа! – в ужасе замотал головой немой. – И ты, прошу, стой на месте!» – кивнул он Ташо.

Взгляд одержимой, почти сломленной и порабощённой, бежал по незнакомым лицам. В них сияли испуг и беспокойство, будто вновь собрался народ в светлом доме старейшины, встречая бессмертного безумца. Сюда шли кочевники за спасением, не за гибелью своей. Чем дальше взор, чем острее слух, тем более понятно становилось: нет при них невольников каких. Их сила стояла лишь в единстве меж собой и с этим местом, они – кровь пустыни, идущая по переменчивой паутине вен. Оружия при племени – всего четыре сабли, всё остальное – инструмент всякий, коим рука рабочая жить могла. Соплеменник Ташо – старик, уже под весом возраста скрючился – на лбу клеймо раба носил. Обнимали немощного дети, с ужасом косясь на огненную деву.

– Что нужно делать, чтобы спастись? – обратился демон к свите иллюзий.

– Убивать, – восседал вождь седовласый пред новыми рабами.

– Убивать, – охотник брался за следующую стрелу.

– Убивать, – видел безумный воин в окружении своём народ убогий, слабый, демонам годящийся плотью.

– Нет… Нет… – шептала девушка, пока не перешла на вопли. – Я не стану! Вы – не они! Не они!

– Я есмь решение, решительность. Впусти меня.

Прыгнула вперёд Игна против собственной воли, сквозь спасителя своего, как через дымку. Пополам разошлась вождя сабля, остриём в землю впилась. Уж замахнулась рука сама обезоруженного добить, но мастерица из сил последних конечность своенравную другой схватила, покуда колдуново железо не порубило вождю шею.

– Бегите, бегите отсюда! – ревела Игна. – Во мне демон, он наружу рвётся, сволочь!

– Убей их! Всех до единого! Разбей кандалы, разбей, разбей кандалы, Игна, разбей кандалы! Впусти меня!

Она почуяла в руке иное присутствие. Такое, что кость обволакивает железной плотью, когти ядовитые дарит, сил придаёт бесчисленных, бесконечных. Упала коленом мастерица на неподвластное ей запястье, клинок гибельный отняла и в зубах сжала, мощью руку всю наполнила. Та занемела от плеча до кончиков пальцев, но тварь не отступала.

– Впусти меня – и подлых тварей мы сразим.

Лежали мёртвыми два алых гостя посредь вечера зимы. Их головы – трофеи, души их – топка. Не было