и наш язык ему понятен, – он заглянул матросу за плечо в попытках узнать гостя. – Любопытно. В любом случае мы не берём попутчиков.

– Он может хорошо заплатить. Очень хорошо, – добавил моряк тихо.

Матрос легонько толкнул неизвестного к Кертуччи. То был невысокий местный парень, одетый в племенные тряпки из шкур и перьев. Он протянул Кертуччи монету.

– И что же это… – картограф пригляделся, – о!

Лучик солнца пробился сквозь стенку штопаного шатра и моргнул в протянутой ладони. Хоть монета была грязной и грубой, форма не могла перекрыть содержание: великое, чистое, прекрасное золото. Кертуччи более не обращал внимания ни на оттопыренные уши мальчика, ни на его странный холодный взгляд, ни на алую кожу. Картограф не мог оторваться от очень дорогого солнышка в маленьких ручках. Привезти сундучок таких вождю или оставить себе – одна сплошная выгода. «Можно, конечно, ограбить этих ребят, – прикинул картограф, – но вдруг получится разузнать побольше об этом острове?»

– Сколько у тебя такого добра? – спросил Кертуччи, с трудом оторвав взгляд от будто зачарованной монеты.

– М-м-много, – запинаясь, ответил юноша.

– Тогда решено. – Картограф быстро выхватил золото из рук мальчишки. – Завтра на рассвете мы отплываем. Путь далёкий, так что наберите провизии. Сколько вас будет?

– С-семеро.

На следующее утро корабль Кертуччи покинул остров. Помимо экипажа на борту разместилась большая, но не слишком дружная семья островитян. Они вели себя при чужаках тихо, почти не общались с матросами, которым было дело лишь до полных карманов. Только мальчик с большими ушами готов был отвечать на вопросы картографа. Он рассказывал Кертуччи одну и ту же легенду частями, разделёнными друг от друга, что-то умалчивал, где-то додумывал или давал додумать, пока Кертуччи записывал каждое его слово. Вы эту легенду уже знаете.

Одной ночью трёхлунной, когда уже виднелись на горизонте сквозь туманы земли Эпилога, внезапно свет высокий встал, как в полдень. Ослепительная вспышка разгневала океаны, и те вскипели. Ветрами страшными ярость стихии шла за кораблём.

Островитяне с ужасом смотрели на горизонт: их взгляд шёл мимо человечьего испуга, мимо высоких волн и мимо молний, нитями сшивающих чёрные небо и воду. Они увидели в этой вспышке проклятой потерю невосполнимую, горе такое, что требует расплаты. Они видели кошмар сквозь слёзы, и даже мёртвый волк завыл по-волчьи сквозь человечью грудь.

Уничтожен Урзал Богк. Из мира вычеркнут рукою божьей.

– Кто бы ни сделал это… – шипел убитый горем владыка. Сейчас он последних братьев и сестёр не мог утешить: в океанах гневных погибнут все, если не принять мер.

Сеншу взял кинжал То Кана и в чистом отражении на колдуновом железе увидел по-человечески гневливые глаза свои. Хар высек на мачте скрипящей слово чужое, с древом силой поделился, кровью своей окропил он паруса. Перепуганным матросам он приказал заместо Кертуччи:

– Доберитесь до большой земли! Чего б ни стоило! – и смотрел он прямо в человечью душу.

И не мог Алый владыка отпустить кинжал. Он в мыслях складывал то, что про этот мир знает. Он вспомнил меч, пришедший на воде солёной, из Гибели Драконьей скованный. Меч, что смог убить его.

«Убить бога», – подумал Сеншу Хар и с трудом улыбнулся шторму.

Примечания

1

Биланх, как продолжение хаоса великой пустоты, не имеет ни пола, ни числа. Обращаться велено к Биланх так, как требует в моменте внутренняя пустота человека.