— Мне представляется, что твоя вера в наш народ слишком высока, — сказал Дойл. — Была ли Мерри коронована страной и Богиней или нет, а двор слишком глубоко расколот противоборствующими группировками. Убийцы не остановились бы перед троном. Мерри, новую королеву по-прежнему пытались бы убить или лишить ближайшего окружения, оставив одинокой и, по их мнению, беспомощной. Многие были бы рады превратить ее в собственную марионетку.

— Никто не посмел бы, будь рядом с ней мы в полной нашей силе, — сказал Баринтус.

— Полная сила вернулась ко многим из нас, но не к тебе, — заметил Рис. — Ты получил обратно лишь малую ее часть. И пока Мерри не вернет тебя к полной силе, ты уступаешь почти всем, кого сейчас видишь.

Вдруг повисло тяжелое молчание, словно сам воздух вокруг загустел, пытаясь выпить наше дыхание.

— Думать, что Убийственный Холод сейчас могущественней великого Мананнана Мак-Ллира, должно быть мучительно, — добавил Рис.

— Он не могущественней меня, — заявил Баринтус, но в его голосе слышалось шипение сердитых волн, разбивающихся о скалы.

— Прекратите, сказал Дойл и шагнул между ними.

Это магия Баринтуса сгустила воздух. Я вспомнила, что он, по рассказам, мог утопить человека за мили от любого водоема — несчастный падал замертво, а изо рта у него лилась вода.

— Ты все же решился быть королем? — издевательски спросил Баринтус.

— Если ты зол на меня, старый друг, так злись, но Холод не имел голоса в решении своей судьбы. Это был наш с Мерри выбор.

— Ты и теперь его бережешь, как наседка.

Я встала, по-прежнему держа Холода за руку.

— Так тебе не нравится, что мы пожертвовали короной ради всего одной жизни, или что эта жизнь была жизнью Холода?

— У меня нет личных счетов с Холодом, ни как с мужчиной, ни как с воином.

— Значит, дело в том, что он на твой взгляд не полноценный сидхе?

Рис шагнул чуть в сторону из-за Дойла, чтобы взглянуть Баринтусу в глаза.

— А может, ты разглядел между Дойлом и Холодом то, чего желал для себя с принцем Эссусом, но не отважился спросить?

Все замерли, словно слова были бомбой, летящей на нас — мы все на нее смотрели, но не могли остановить. Ни перехватить ее, ни убежать. Мы стояли столбами, а у меня в памяти мелькали детские воспоминания — отец и Баринтус, задержавшаяся на плече рука, чуть затянутое рукопожатие, объятие, взгляд… И я вдруг поняла, что лучший друг моего отца мог быть ему не просто другом.

Любовь не осуждается при нашем дворе, какого бы пола ни были возлюбленные, но королева запретила своим стражам секс с кем бы то ни было, кроме нее, а Баринтусу она позволила перейти к ее двору только на условии вступления в стражу. Так она могла подчинить его себе, могла говорить, что великий Мананнан Мак-Ллир — ее лакей, что он принадлежит ей плотью и кровью.

Меня давно занимал вопрос, почему она настояла на принятии Баринтуса в стражу. В то время изгнанникам Благого двора таких требований не предъявляли, большинство их стали просто придворными. Я всегда думала, что она боялась могущества Баринтуса, но теперь мне открылся другой мотив. Королева любила своего брата, моего отца, но и ревновала к его силе и славе. Его имя Эссус или Езус[2]— люди еще помнят как имя божества, ну или помнили в недавнем прошлом, если считать таковым времена Римской империи. Но ее имя, Андаис, забыто так прочно, что никто и не слышал о существовании богини с таким именем. Не для того ли она принудила Баринтуса к целибату, чтобы не пустить в постель своего брата?

Я на миг задумалась о союзе Эссуса и Мананнана Мак-Ллира — политическом и магическом одновременно, — и хотя я не одобряла поступка своей тетки, я понимала ее опасения. Могущество обоих было огромно. Соединившись, они могли при желании завладеть обоими дворами, потому что Баринтус был принят ко двору еще до нашего изгнания из Европы. В то время наши войны были нашим внутренним делом и людским законам не подчинялись, так что эта пара вполне могла завоевать вначале Неблагой, а потом и Благой трон.

В напряженной тишине я спросила:

— Или на пути твоей любви встала Андаис? Она никогда не допустила бы вашего союза.

— А нынешняя королева позволила бы тебе все, что ты пожелаешь, но уже слишком поздно, — тихо сказал Рис.

— Ты завидуешь близости между Холодом и Дойлом? — спросила я очень осторожно.

— Я завидую силе, которая возвращается к другим. Это я признаю. И мне тяжко думать, что без твоего прикосновения я свою прежнюю силу не обрету.

Он прямо смотрел мне в глаза, но лицо его было маской — высокомерной, прекрасной и чуждой. Именно так он смотрел на Андаис. Непроницаемое лицо, которое он никогда раньше не обращал ко мне.

— Ваш с Мерри не более чем виртуальный секс вызвал наводнение в Сент-Луисе — все реки и ручьи вышли из берегов, — напомнил Рис. — Сколько же силы ты хочешь приобрести?

Теперь Баринтус отвернулся, ни с кем не желая встречаться взглядом. Это уже было ответом, полагаю.

Дойл сделал пару шагов вперед и сказал:

— Мне понятно желание вернуть прежнюю силу полностью, друг мой.

— Ты-то свою вернул! — закричал Баринтус. — Не смей мне сочувствовать, когда стоишь тут, брызжа магией!

— Но это еще не вся моя магия. Я не могу исцелять, как умел прежде. Я многого не могу, раньше мне доступного.

При этих словах Баринтус повернулся к Дойлу; от гнева его глаза из радостно-синих превратились в черные — цвета глубоких вод, где под поверхностью прячутся скалы, готовые пробить днище и потопить корабль.

В стену снаружи что-то плеснуло. Прилив не мог достать так высоко, да и время было неурочное. Еще один всплеск — я расслышала, что волна ударила в громадное окно ванной, расположенной рядом с моей спальней.

Гален выскользнул в дверь и зашел в ванную определить источник звука. Еще один шлепок воды по стеклу, и он вернулся, глядя тревожно.

— Море поднялось, но эти волны словно отрывает кто-то и швыряет в окно. Они отделяются от водной поверхности и какое-то время летят по воздуху.

— Следи за своей силой, друг, — сказал Дойл низким от наплыва чувств голосом.

— Когда-то я мог бы призвать море и смыть с лица земли этот дом.

— Ты именно этого хочешь? — спросила я. Сжав руку Холода, я вместе с ним шагнула ближе к Дойлу.

Баринтус посмотрел на меня с невероятной тоской, опущенные руки сжались в кулаки.

— Нет, я не смогу смыть в море все, что нам удалось приобрести, и никогда не причиню вреда тебе, Мерри. Не смогу так оскорбить память Эссуса и все его жертвы ради спасения твоей жизни. Ты носишь его внуков, и я хочу их увидеть.