хлебушка давала, а я ей говорю: «Это курочки хлебушек едят, а котятки маленькие только молочко пьют из мамочки. Хочешь поглядеть как они молочко сосут?» Та говорит: «Хочу», а я ей: «Так приходи вечерком сюда как стемнеет и увидишь. Только маме не говори, а то они разбегутся. Они боятся взрослых. Поняла?», «Поняла», – отвечает. Так вот потихоньку приручила я её к себе тайком…Ей тогда четыре годика было. Светой звали… И вот однажды её мамашка кинулась Светочку искать, а её нет! Она тогда к моему курятнику бегом, а там платьице Светочкино лежит и всё в крови! Ха-ха-ха! С ней прямо у платьица припадок и случился: пена изо рта пошла, захрипела что-то, люди заметили и «Скорую» вызвали.

– Вы…убили…Свету? Четырёхлетнюю убили? – тихо спросил Андрей.

– Убила? Не-е-ет. Я намного хуже сделала…Ха-ха-ха! Я её украла и сбежала с ней. – сказала ему шёпотом Татьяна с садистской улыбкой. – Я плохо соображать стала тогда и в буфете недостача была у меня, вообщем, перевели меня в путевые обходчицы. Так я, работая на тех-то путях всё про все составы узнала: куда, какой, когда идёт, что везёт, кому везёт, где остановки и прочая и прочая. Светку я сразу переодела в другое, куриной кровью её платье окропила, сама за кусты и с моим тайным полюбовником на машине к вокзалу отъехала. Там форму обходчицы надела, Светку в сумку и на плечо. Пообещала привезти её в лес и показать живых маленьких лисяток и всё – ищи ветра в поле! Хитро, да? Жестоко, верно? – спросила она Андрея, пьяно подмигнув ему глазом.

– Даже я жестче не придумал бы…

– Ты же мужик. Ты сразу убить готов да сесть, а я как Лиса Патрикеевна. Ну, что, касатик, ещё по одной?

– Только мне неполную. Я не пью… – слабо отнекивался Андрей, но выпить пришлось полную.

– На одном товарняке заготовленным инструментом замок открыла и залезла туда. Еды взяла, денег. На станциях выходила, прикидываясь новенькой обходчицей в жилетке, покупала еду и снова в товарняк пряталась, да опытным глазом глядела куда видеокамеры смотрят и петляла по «мёртвым зонам». Так и доехала до церковного приюта под Ростовом в котором монашка моя знакомая жила. Они там бомжей принимают, беженцев, сирийцы даже к ним после той войны попадали по какой-то линии государственной. Я её попросила определить меня как беженку с Донбаса у которой бендеровцы мужа убили. Это сейчас такое просто сделать, а тогда за десять лет до майдана было трудно, но она нам в этом помогла. Сказала ей, что дочка это от пьяного сожителя, который передумал на мне жениться и я его белой горячке несколько раз с ножом у детской кроватки перехватывала. Мол, бредил он продажей почки какой-то девчонке миллионеров местных. Полиция будто бы мне отвечала, что вот как он почку ей вырежет, так и приходите с заявлением. Так всё перед ней убедительно разыграла, как артистка великая, – горько усмехнухнулась Татьяна, опрокинув в глотку пол-стакана вина. – Все бумаги настоящие достала она от всяких мёртвых и пропавших украинцев по которым я новый паспорт получила и Свету как свою дочку оформила. Я её Катенькой назвала в честь первой погибшей… – Татьяна, склонив голову, утёрла слезу и хлюпнула носом.

– Так значит ваша Катя на самом деле…

– Не Катя, а та самая украденная Света. Видишь как получилось-то? И ту Катеньку в 15 лет убили и эту тоже. Господи, да за что же ты меня так наказал?! За то, что появилась на этот свет?! – заголосила она, бессильно уронив голову на стол. Подняв её через несколько минут, она взглянула в глаза Андрею. – В тот день я перед бегством со Светой, оставила её в машине полюбовника своего и бегом остальным двоим убивцам записки в почтовые ящики бросила: « 6 лет и 66 дней буду за вами по пятам невидимая ходить. Прячьте, не прячьте, а я чёрным колдовством всех ваших детушек с собой на тот свет заберу. Пустых ведёрок сторонитесь, чёрных котов бойтесь, в квартире не свистите, соль перед порогом не переступайте. С двух до четырёх ночи лучше не спите!». Как тебе? Представляю как они дрожали и тряслись бесонными ночами. Жаль я тогда их перекошенных от страха физиономий не видала. – грустно улыбнулась ему Татьяна. – И я сейчас часто вспоминаю то время, когда я с Катенькой своей и двумя цыплятками в товарном вагоне ехала. Тебе этой тихой радости не понять. Я ведь её тогда прямо возле курятника зарезать хотела, а потом всю душу в неё вложила…Всю жизнь ей отдала, а какая-то сволочь ночью на кладбище этом проклятом и Катину и мою жизнь забрала.

* * *

– Что же ты сразу не сказал мне про то, что они сделали? Почему ты молчал? Зачем дотянул до этого суда, Николай? Зачем?

Двадцатитрёхлетний Николай, потупив голову сидел на диване, а его мать, словно обезумевшая тигрица ходила перед ним влево-вправо, размахивая листком бумаги.

– Я просто на шухере стоял. Я ничего не делал…

– Ничего не делал? Всё видел и ничего не делал?! – взвизгнула мать, встав перед ним и глядя в его глаза. – Да теперь тебя вместе с этими двумя все считают убийцей! Посмотри, что я нашла в почтовом ящике! На, читай, идиот! Читай вслух! – она швырнула ему в лицо лист бумаги, отошла к окну и, упёршись в подоконник, глубоко задышала.

– Ну, прочитал…

– Прочитал? Хорошо прочитал?! Отвечай! – она влепила ему пощёчину и, закусив губы, зарыдала. – Она же не успокоится…Она и моего внука украдёт и неизвестно, что с ним сделает. Моего внука, а не вашего ребёнка на которого вам начхать! Даже если вам на него наплевать, то мне он дороже всего и я спрячу его от вас, от неё, ото всех!

– И что же делать?

– Что делать? – она прижала его лицо к своей груди. – Почему ты не рассказал мне всё сразу в тот день? Почему? Мы бы всё продали и уехали. Сменили бы фамилию и жили бы спокойно. Почему ты мне не сказал? Она Светочку четырёхлетнюю зарезала…Нашли её платье в крови…Мне только что участковый по секрету сказал. Ведётся следствие. Нам надо уезжать! Я не выдержу шесть бесонных лет! Я 10 лет в суде секретаршей работала, но до судьи так и не получалось дослужиться. Ушла в юристы и содержу на своём горбу тебя и дуру твою безмозглую! Собирай вещи, одевай ребёнка и уезжаем на месяц к матери твоего отца. Немедленно. Прямо сейчас. Борис! Борис, ты где? Собирайся!