Разрыв с Вестминстером произо шел в «Ла Поза». Гости плохо спали в ту ночь, разбуженные громкими голосами. Вмешался Черчилль[169], чтобы напомнить герцогу о его обязанностях. В знак повиновения он должен был жениться на дочери шефа протокола Букингемского дворца.

Кем был Вестминстер для Коко? Думается, прежде всего грандиозным, видимым во всех концах света знаком успеха Дома Шанель. Она говорила:

«…Я не могла его (Дом Шанель) оставить, это единственное, чем я владею, единственное, что создала сама. Все остальное было мне дано. Я ничего ни у кого не просила, а мне все всё давали».

Единственное, что я сделала сама. Естественно, если бы у нее был ребенок…

Замечательный портрет этой Шанель 30-х годов, Шанель не на вершине славы, но на вершине своего сияния, дал Морис Саш в своей книге «Десятилетие иллюзий», написанной в 1932 году и посвященной Жану Кокто.

«Шанель, — писал он, — создала женщину, которую до нее Париж не знал. Ее влияние перешло границы профессии. Ее имя оставляет в сознании след, какой оставляют великие политические деятели или литераторы. Наконец, она представляет собой совершенно новое существо, всемогущее, несмотря на легендарные женские слабости…

Она была генералом: одним из тех юных генералов Империи, одержимых духом завоевателей. Да, это было так: быстрота реакции, зоркость взгляда, точность приказов, забота о деталях и совершенно особенная привязанность к армии своих работниц.

Она не была красива в строгом смысле слова, но была неотразима. Ее речь не была ослепительна, но ее ум и сердце незабываемы. И если ее творения не из тех, что сохраняются в веках, я хочу верить, что те, кто напишут историю первых десятилетий нашего века, вспомнят великое начинание Шанель».

«Любовь начинается с любви, и самая горячая дружба может перейти только в подобие любви». Открыв случайно и наугад «Мысли» Лабрюйера[171], поэт Реверди переписал это для Коко, добавив свой комментарий:

«…Но он не сказал, что великая любовь может превратиться в вечную дружбу. Я же написал, что не может быть ни настоящей любви без дружбы, ни великой дружбы без любви (это между мужчинами, и слово «любовь» имеет здесь особый смысл). Надо иметь наглость писать в таком духе после того, как прочтешь этого типа. Попросите купить вам «Характеры» Лабрюйера (если их нет в вашей библиотеке), «Максимы» Ларошфуко и Шамфора[172]. Время от времени по вечерам читайте их».

С Реверди Коко познакомилась через ту же Мизию. Она представила ему на суд свои максимы: «Поздравляю вас с тремя максимами, что вы мне прислали, — писал он ей в одном из многочисленных и всегда не датированных писем. — Они очень хороши, последняя безукоризненна и совершенно на высоте самого лучшего, что можно найти в этом жанре».

«Любопытный человек этот Реверди. Вера удалила его от рукоплесканий света», — писала Мизиа, гордая тем, что помогла ему осуществить самое заветное желание: укрыться в солемском аббатстве, где он мог писать регулярно и усердно.

Что нашла для себя Коко в прозе Реверди? В момент разрыва Вестминстер признался одному из друзей:

— Она сошла с ума, она любит кюре.

Реверди жил у монахов и вел почти тот же образ жизни, что и они. Обращенный, как Кокто, Морис Саш и некоторые другие, в неотомизм[173] под влиянием Жака Маритэна[174] и его жены. С Клоделем[175] заговорил Господь, когда он стоял около одной из колонн Нотр-Дам, к которой теперь совершают паломничество клоделианцы. Я знаю по опыту, что достаточно пройтись с Евангелием в кармане, чтобы заинтересовать людей, как правило богатых, озабоченных тем, что будет с ними в потустороннем мире. Как оказаться с праведниками? Эта проблема возникает, если иногда осознаешь, что нельзя взять с собой туда то, что дает такую уверенность здесь. Коко говорила:

«Чистилище начинается, когда говоришь себе, что придется все оставить здесь».

Она не была единственной, на кого Реверди производил сильное впечатление. Его товарищей по литературе звали Аполлинер[176], Сандрар и Макс Жакоб[177]. Он познакомился с Андрэ Сальмоном[178] на «Бато Лавуар»[179], где встречался с Пикассо, Браком[180], Хуаном Грисом[181]. Все они (за исключением Хуана Гриса, умершего слишком молодым, чтобы узнать о своем успехе) стали знаменитыми и богатыми. Он же, Реверди, жил на небольшую ренту, которую выплачивал ему один издатель[182].