— Вернемся вместе в Париж, — предложила ей Коко.

Они отправились в путь втроем, с одной женщиной-врачом.

— В машине пахло бензином, — рассказывала Коко.

Она помнила малейшие детали этой экспедиции:

— Один мой друг дал мне сорок пять литров бензина, сказав: возьми, он может тебе пригодиться.

Первая остановка в Виши: обед в отеле «Дю Парк».

— Все смеялись, пили шампанское. Дамы были в шляпах! Скажите-ка, — заметила я, — здесь сезон в разгаре.

Меня услышали.

Какой-то господин обратился ко мне: «Что вы имеете в виду, мадам?». Я ответила: хочу сказать, что здесь очень весело и это очень приятно. Жена господина успокоила его.

Где провести ночь? Коко предоставили кровать жандарма:

— Несчастный был вынужден дежурить ночью, чтобы я могла поспать.

Ей удалось умолить хозяина большого отеля:

— Дайте мне что угодно!

Ее поместили на мансарде, где она «подыхала от жары»:

— Я вставала каждый час и шла подышать в уборную. Под крышей можно было задохнуться.

Мари-Луиз Буке спала на шезлонге в бельевой.

— Какой-то господин предложил мне свою комнату с условием, что я разделю с ним постель. Право же, нет, большое спасибо, месье.

Она должна была неплохо знать его, так как обедала с ним. В Виши ее ожидало письмо из Парижа. К ее удивлению, директор «Рица» уведомлял, что немцы не заняли ее апартаменты[195].

— Они даже не осмотрели мой багаж, большие сундуки с моим именем, которые я оставила в перед ней. Немецкий генерал увидел их:

— Это та Мадемуазель Шанель, что делает платья и духи? Она может остаться, нам не нужны ее апартаменты.

И добавила:

— Не все немцы проходимцы.

Если принимать буквально редкие признания, проскальзывавшие у Мадемуазель Шанель о черных годах оккупации, оставалось только скрежетать зубами. Война не касалась ее[196]. Чудовищный эгоцентризм защитил ее лучше, чем линия Мажино[197] Францию. Никто не мог нарушить ее одиночества. Можно было бы сказать, ее великолепного уединения.

Она говорила:

— Всегда будут войны, потому что изобрели столько лекарств, что люди скоро перестанут умирать.

В Виши, благодаря протекции префекта, ей удалось получить бензин. В дорогу, в Париж со своей приятельницей и докторшей! Вскоре им преградили путь.

— Пропускали только бельгийцев, возвращавшихся к себе в страну на допотопных повозках, в которые были впряжены быки. Это был исход доисторических времен.

Что делать? Мы вынули наши матрацы, чтобы спать в лесу.

Скажите, матрацы?

— Бежали только потому, что была хорошая погода. При плохой все остались бы у себя дома.

Мари-Луиз Буке подошла к людям, разжигавшим костер.

— Они собираются приготовить еду, — объяснила она Коко, — и приглашают нас.

— С самого утра, — сказала Коко, — мы не ели ничего, кроме конфет, и меня уже тошнило от них. Я была очень голодна, на свежем воздухе у меня разыгрался аппетит.

Она приказала «машинисту» повернуть назад, но не в Виши, а на проселочные дороги.

— Они были также запружены, — рассказывала она, — есть было нечего. Наконец мы добрались до Бурбон-л'Аршамбо. Это курорт. Люди были очень обеспокоены. Все было заказано на время сезона, но никто не приехал.

В первом же отеле она спросила:

— У вас есть свободные комнаты?

Чудо: три комнаты с ваннами, рассказывала Коко. Прежде чем принять ванну, она заметила ребенка, стоящего на стене: он сейчас упадет! Действительно, малыш потерял равновесие и полетел кубарем. Она бросилась вниз:

— Не трогайте, надо узнать, нет ли у него переломов!

Он плакал. Плакала и его мать, бедная женщина. Коко вынула из сумки сто франков:

— Это так грустно: как только мальчик увидел деньги, он перестал плакать. Он взял их и отдал своей маме. Сказал мне: мы сможем поесть сегодня вечером. У матери был еще один ребенок, к тому же она была беременна. Она показала мне свой кошелек: у нее оставалось всего пять франков. Она жила на подаяние. Но людям надоело давать. Все это было так грустно.

Она вернулась в отель.

— Где ты была? — спросила Мари-Луиз. — От тебя можно ждать любого сюрприза. Что еще натворила? Ты что же, никогда не изменишься?

— Моя дорогая, я дала сто франков маленькому мальчику, который упал со стены и который сможет поесть сегодня вечером.

Она добавила, как бы извиняясь за волнение, проскользнувшее в ее рассказе:

— Знаете, рассказывают такие вещи… Их нельзя было не принимать близко к сердцу в чрезвычайных обстоятельствах, какие были тогда; так много всего пришлось пере жить…

Немцы?

— Мне не в чем было себя упрекнуть. Что они могли мне сделать?

Поражение не касалось ее.

Она вспоминала ванну, которую смогла принять в Бурбон-л'Аршамбо:

— Вода стала совсем черной. Мне не раз приходилось снимать туфли, когда мы шли полем. Чулки были все в дырах.

Она не забыла и то, что ела за обедом: салат с яйцами всмятку. Подошла хозяйка: