этот опыт и на общественную мысль — так, в повестях, посвящённых Смутному времени (наиболее известен из них «Временник» Ивана Тимофеева), «ничего похожего на теорию народовластия… найти нельзя», там «нет ни идеи договора, как основания царской власти, ни даже идеи ограничения царя Боярской думой или Земским собором», зато «во всех повестях более или менее определенно проводится старое учение о богоустановленности царской власти»[248]. Например, Авраамий Палицын легитимность воцарения Михаила Фёдоровича приписывает не его избранию Земским собором, а тому, что он «был ещё „прежде рождениа его избран от Бога“, и Земский собор только как бы угадал это избрание. Доказательство этому Палицын видит в том, что при собирании голосов „не обретеся ни в едином словеси разньствиа“»[249].

Немецкий путешественник Адам Олеарий, посетивший Московское царство в 1630-х гг., так писал о его политическом устройстве: «Что касается русского государственного строя, то… это, как определяют политики, „monarchia dominicaet despotica“. Государь, каковым является царь или великий князь, получивший по наследию корону, один управляет всей страною, и все его подданные, как дворяне и князья, так и простонародье, горожане и крестьяне, являются его холопами и рабами, с которыми он обращается, как хозяин со своими слугами. Этот род управления очень похож на тот, который Аристотелем изображён в следующих словах: „Есть и иной вид монархии, вроде того, как у некоторых варваров имеются царства, по значению своему стоящие ближе всего к тирании“. Если иметь в виду, что общее отличие закономерного правления от тиранического заключается в том, что в первом из них соблюдается благополучие подданных, а во втором — личная выгода государя, то русское управление должно считаться находящимся в близком родстве с тираническим… Один лишь великий князь имеет право объявлять войну иноземным нациям и вести её по своему усмотрению. Хотя он и спрашивает об этом бояр и советников, однако делается это тем же способом, как некогда Ксеркс, царь персидский, созвал князей азиатских не для того, чтобы они ему давали советы о предположенной им войне с греками, но скорее для того, чтобы лично сказать князьям свою волю и доказать, что он монарх. Он сказал при этом: созваны они им, правда, для того, чтобы он не всё делал по собственному своему усмотрению, но они должны при этом знать, что их дело — скорее слушаться, чем советовать… Однако нельзя сказать, чтобы нынешние великие князья, хотя бы и имея туже власть, нападали, наподобие тиранов, столь насильственным образом на подданных и на имущество их, как ещё и теперь об этом пишут иные люди, основываясь, может быть, на старых писателях, вроде Герберштейна… изображавших жалкое состояние русских под железным скипетром тирана».

По крайней мере, в отношении элиты режим первых Романовых был достаточно мягким — за весь XVII в. состоялось всего пять боярских казней, а при Алексее Михайловиче и вовсе ни одной, и даже в ссылке оказались лишь четыре боярина (и только один из них, Н. А. Зюзин, поддержавший патриарха Никона в конфликте с царём, из ссылки не вернулся)[250].

Нелегко жилось купечеству. Самовольный отъезд купца (как, впрочем, и любого другого подданного московского царя) за рубеж официально считался изменой. Выехать за пределы Отечества по торговым делам можно было только при наличии письменного поручительства коллег, обязавшихся в случае побега платить изрядные пени и «класть головы в ево… голову место». «За побег купца из России сурово карались не только его собственная семья, но и близкие родственники. Ярким примером такой расправы является судьба торговых людей Котовых… 2 марта 1628 г. один из братьев, гостиной сотни Давыд Котов с тремя своими людьми бежал в Литву… В мае 1628 г., когда Давыда задержать не удалось, его братья, Родион и Федот, несмотря на многие заслуги и звание гостей, а также племянник Сергей, сын уже умершего Андрея Котова, после допросов и пыток были сосланы в Сибирь, а всё их имущество конфисковано. В вину им ставилось то, что „Давыдко своровал, отступил от бога и… государю изменил“, а они об этом знали, ибо бежал „с их ведома и по их умышлению“… В Тобольске арестантов разлучили и сослали в разные города. Сергея Котова по прибытии в Енисейск было приказано посадить в тюрьму „опричь иных сидельцев“ и держать под особым караулом. С жёнами и детьми их всех тоже разлучили. Сами Котовы свою вину отрицали, утверждая, что в сговоре с Давыдом никогда не были. В 1633 г., они подали просьбу о помиловании, в 1634 г. отпущены из Сибири, но им всё равно было запрещено жить в Москве. Разбросанные по разным городам Поволжья, в мае 1634 г. Котовы вновь писали в Москву, что „помирают голодною смертью“ и как „великой милости“ просили установить им корм „по 2 алтына в день“ или по 1 рублю 30 алтын человеку в год. Только в сентябре 1635 г. братьям разрешили наконец поселиться вместе в Казани»[251].

Альтернативы бунташного века

Впрочем, один раз, уже при следующем Романове, Земский собор был созван по прямой инициативе «снизу». Но последняя вряд ли состоялась бы, не случись московского восстания в июне 1648 г., часто неправильно называемого Соляным бунтом. Вообще, конец 40-х — начало 50-х годов в России отмечены целой серией городских мятежей: в 1648-м — кроме Москвы — в Томске, Устюге Великом, Соли Вычегодской, в 1650-м — в Пскове и Новгороде. Интересно, что практически одновременно в разных местах Европы происходят мощнейшие социально-политические потрясения, в результате которых сменились или зашатались правящие режимы: революция в Англии (1642–1649), революция в Неаполе (1647–1648), Фронда во Франции (1648–1653), отделение Португалии от Испании (1640–1641), антииспанское восстание в Каталонии (1640–1652), казацкая революция на Украине (1648–1653). В этом ряду городские восстания в России выглядят довольно скромно — как правило, это просто бунты против злоупотреблений местных властей, не выдвигающие политических требований, — за исключением, однако, событий в Москве.

Всё началось с возмущения посадских людей, но не против косвенного налога на продажу соли, отменённого ещё в декабре 1647 г., а против жёстких методов сбора прямых налогов (стрелецких и ямских денег), которые в пору действия соляного налога не взимали, а теперь решили взыскать за пропущенное время. Главным объектом ненависти бунтовщиков был второй человек в государстве, воспитатель и свояк молодого царя Алексея Михайловича боярин Б. И. Морозов, а также его ближайшие помощники Леонтий Плещеев и Пётр Траханиотов. Разъярённая толпа требовала от юного монарха их крови, и он был вынужден целовать крест, что выполнит народную волю, отмолив только дорогого для него