Ему нужно было в пультовую ЧАЭС, а это должно быть где-то здесь, поблизости.

Наконец он ворвался в круглое помещение со странным, словно бы мозаичным полом и множеством мерцающих экранов на вогнутых стенах. В круглом помещении были люди. Не так уж и много здесь находилось людей, но ни одного из них Лешка-Звонарь не смог бы взять даже под слабенький пси-контроль. И испугать тоже. Потому что все они были заняты делом. Эти люди еще не были напуганы, они еще верили в свою страну, в свою армию, в общем, во многое они еще верили, в том числе и в собственное будущее.

Поэтому сталкеру ничего не оставалось делать, кроме как задрать свой дурацкий «Глок-18» стволом вверх и срывающимся на фальцет хрипом проорать на всю пультовую:

— Я требую, чтобы вы немедленно остановили реактор четвертого энергоблока. Иначе произойдет катастрофа мирового масштаба, весь город погибнет… И ваша страна тоже…

Как ни странно, его никто не испугался, словно бы эти люди были вполне готовы к такому повороту событий. Только один из них, в белой шапочке, белых бахилах, с пластиковым козырьком для зашиты от «бета» над глазами, удивленно, но совершенно спокойно сказал:

— А вы, молодой человек, хотя бы понимаете, что такое «остановить реактор»? Это вам не свет в туалете выключить и даже не поезд остановить? Не предусмотрен здесь стоп-кран!

— Но вы же наверняка знаете, как это сделать? — вскипел Лешка, размахивая своим пижонским пистолетом и чувствуя себя и вовсе идиотом.

— Я знаю, а вот вы — нет, — ответил оператор, чем-то похожий на ассистента профессора Сахарова. — И еще я знаю, что сами вы сделать тут ни черта не можете. Так что положите ваши пукалки во-он туда, — он махнул рукавом халата куда-то в угол, — не нервируйте мне персонал и ждите, потому что за вами скоро приедут.

— Прекратите, — неожиданно мягко сказала какая-то девушка. Лица ее не было видно, лабораторный халат съедал фигуру. — Мы ведь вас действительно туда не посылали, мы ведь и в самом деле ни в чем не виноваты, поймите!

— Куда это вы меня не посылали? — низко и страшно спросил сталкер. — Куда?

— В Афганистан, конечно, — равнодушно пожал плечами ассистент. — Куда же еще?

И тут Лешка сорвался. Он кричал, что именно туда, откуда он появился, его-то как раз и посылали. Посылали, не ведая, что творят, вот эти милые мирные люди в белых халатах, люди с чистыми руками, никогда не знавшими ни тяжести оружия, ни жесткой стали спускового крючка. Он кричал, что если им, этим людям, хотя бы немного дорог их уютный, уравновешенный мир, они должны немедленно погасить реактор четвертого энергоблока или что там еще можно с ним сделать…

А еще сталкер понял, что не сможет выстрелить ни в кого из этих спокойных, уверенных в собственной правоте, незлых, наивных и совершенно обычных людей. Но он еще кричал что-то про весенний город, про Чернобыльскую Зону и Вечную Осень, которая будет на его месте, про Монолит, Саркофаг, Кордон и Росток, про Дикие земли, про стаи слепых псов, бродящих по пустынным дорогам вокруг мертвой Припяти…

И только когда в коридоре затопали тяжелые подошвы спецназа, когда по лицу, локтям и коленям хлестнули грузила кевларовых сетей, он понял, что проиграл окончательно.

«Спеленали, как наемники химеру», — еще успел подумать Звонарь, но шприц со снотворным уже вонзился ему в предплечье, и думать больше не получалось.

Нет, ребята, вот что я вам скажу, наемники и «монолитовцы» определенно произошли от этих дочернобыльских гаденышей, только профессионализма да личной пакости в них еще больше прибавилось. Это я могу собственными сломанными ребрами подтвердить, не всеми, к счастью, но двумя-тремя — так это точно. Ну и зубами тоже, опять же, к счастью, не всеми, а только половиной. Но на мой непросвещенный взгляд — и этого многовато. Не могли вот от этих мордоворотов произойти ни бюреры, ни даже кровососы, о всякой там мелкой шушере вроде тушканов да слепых псов я и не говорю. Вот контролеры — эти, пожалуй, да, эти бы могли, только у нынешних мозгокрутов до настоящих контролеров, выпестованных двумя катастрофами в Чернобыле, прямо скажем, кишка тонка. Да и что контролеру чернобыльскому, по сути дела, нужно? Мясо ему нужно, ну, может быть, кровушки иногда, а подноготная ему твоя абсолютно по фиг, это я точно знаю, мало, что ли, ихней братии в свое время положил? Так что либо это будущие наемники, либо «Монолит».

Вот так примерно рассуждал Звонарь, когда очнулся в темном тесном помещении и приобрел наконец возможность рассуждать. Делать-то было все равно нечего. Не кутузку же свою описывать в самом деле? Чего там ее особенно описывать, обычное казенное помещение, камера без окон с парашей в углу. Можно было, конечно, этот сплав кутузки из дешевого советского триллера с третьеразрядным сортиром назвать «камерой для допросов», но почему-то совершенно не хотелось. Забегая вперед, следует отметить, что у отечественных сортиров через несколько лет наметилось большое будущее. К сожалению, не в достаточной мере реализованное.

Хотя стол с непременной лампой имел место быть. И даже пара привинченных к бетонному полу стульев. Только не ему все эти удобства предназначались.

В камере, как и полагается, находились трое, остальные играли второстепенные роли, так что до поры до времени их можно было не брать в расчет. Двое по долгу службы, третий, так сказать, «по велению сердца». Или судьбы, если кому-то такая формулировка больше нравится.

Выглядели, кстати, все трое главных персонажей примерно с одинаковой степенью паскудства, то есть физических повреждений хватало у каждого из троих. Честно говоря, у каждого из присутствующих в этом крысятнике главных действующих лиц всевозможных травм и увечий хватило бы и на десятерых, наложенные жгуты и повязки впечатляли мало — эти декоративные бантики не для таких случаев.

А вот положение в этой крысятнической иерархии они занимали совершенно разное. То есть двое — один с замотанной бинтами востроносой головенкой и заляпанном кровью и еще какой-то дрянью несвежем костюме и второй, которому, судя по прибинтованной к туловищу правой руке, повезло вряд ли больше, допрашивали третьего, валяющегося на грязном бетонном полу каморки. Руки и ноги третьего были вполне профессионально стянуты за спиной наручниками, кроме того, он единственный в камере не был вооружен. У остальных оружие имелось. Кроме этих троих, в камере находился еще один человечек в грязном белом халатце, судя по всему, врач, с чемоданчиком, полным каких-то мерзко выглядящих и воняющих склянок. На полу уже валялись несколько пустых шприцев. Остальных присутствующих можно было смело не считать за людей, потому что на людей они походили так же мало, как мало походит на нормального сталкера или человека типичный «монолитовец», да еще и в костюме с экзоскелетом. С поправкой на время, разумеется. Этаких «монолитовцев» доисторического периода было двое.

— Да ничего он нам больше не скажет. — Востроносый сморщился от боли в разбитой губе, но все-таки раскурил сигарету. — Михаил Александрыч на него уже две упаковки амитал-натрия[14]извел, а он все про какую-то Зону да Чернобыль, Валентина да Катерину, которая ушла к Саркофагу, другой бы на его месте давно окочурился, у него же половина ребер наружу, из почек рассольник можно готовить плюс наркота… А он все живет… Псих, однозначно. Сначала называл себя сталкером, наверное, двинулся на почве фильма, хотя вроде бы взрослый мужик. Я бы лично такие фильмы запретил, а режиссера и авторов сценария отправил на собеседование с кем надо и куда надо. И бросились бы они после разговора по душам, исполненные священного вдохновения и страха, наперегонки сочинять гимны трудовому народу. А эти, нынешние, ничего и не умеют, кроме как сомнения сеять. Сказано же — сейте разумное, доброе, вечное, а они что сеют, паскуды? Только государственный семенной фонд и умеют на стороны разбазаривать. Вон у нашего-то клиента крыша и вовсе съехала. Ну, Доктор, конечно, его полечил немного, чтобы всякая херня не блазнилась, он, голубчик, и заткнулся. Только иногда повторяет как заведенный: «Четвертый энергоблок, 1986 года, 26 апреля, 1 час 24 минуты… Четвертый энергоблок, 1986 года, 26 апреля, 1 час 24 минуты…» Потом уходит в отруб и, как заведенный, по-новой: «Четвертый энергоблок 1986 года, 26 апреля 1 час 24 минуты…» Да пьяный он после того дерьма, которое ему наш лечила вколол, вдрабадан пьяный, чего ж тут непонятного? Его протрезвить сначала надо, а уж потом…