— Приказано доставить живым и невредимым в Киев этой же ночью. Так что гони через Горынь-Удрицк, Сорны, Коростень на Киев, к утру должны быть на месте, — наверное, уже не в первый раз, неодобрительно косясь на табачный дым, повторил второй. — Там разберутся. Да и штуковины при нем занятные найдены, сам же видел? А как он нас в машине приложил? Это что, тоже было временное помрачение рассудка? Это у троих-то здоровых тренированных мужиков сразу? А служебную «волжанку» во что превратил? Нет, ты мне скажи, ты видел когда-нибудь, чтобы двери по асфальту словно блины какие и двигун напрочь из амортизаторов вырвало, причем наружу. Сказано, в Центр, на изучение, значит, повезем в Центр. Хотя, конечно, тащиться ночью черт-те куда кому же захочется, но приказ есть приказ. Эх, да будь моя воля, я бы всех этих экстрасенсов…

— А если при попытке? — с надеждой прищурился первый. — Первый раз, что ли? Или вон лечила наш малахольный сейчас вкатит ему еще дозу, да с премиальной надбавкой, — и никакой попытки не надо, сам откинется! А штуковины сдадим, как положено, по описи… И вот еще, курил бы ты что-нибудь поприличней… А то аж тошнит от твоего «Беломора».

— Разговоры при исполнении, — раздался гулкий голос одного из «первомонолитовцев», подкрепленный взмахом «Каштана».[15]— Берите этого придурка за руки за ноги и волоките в «уазик», в отделение, которое с решеткой, цацку ему его бросьте, ну, ту, которая в темноте светится, фонит, короче, а то он, может быть, без радиации сдохнет, я в одной книжке что-то похожее читал. А то и в самом деле жмура привезем, а начальство приказало, чтобы живым. И по возможности не покалеченным. А вы что натворили?

— А это он сам, — начал было «пиджак». — Кто ему велел сопротивляться аресту? Вот и досопротивлялся, так сказать. Да, чуть было не забыл, начальство приказало пса ему в попутчики, да выбирай, какого позлее, Агру, что ли, она уже месяц никого к себе не подпускает.

— Две «Волги» пойдут в сопровождении, поняли? — добавил тот, с «Каштаном». — И чтобы этот, как его, «сталкер», до самого Киева дожил! И не останавливаться, там, пива попить или отлить… Знаю я вас, полевых… Я, между прочим, за него головой отвечаю, а мне моя голова, в отличие от ваших дуроловок, оч-чень даже дорога. Не довезем — приеду в Киев один. А как я отмажусь — это вам, ребята, будет уже без разницы. Все поняли? Если все — тогда подъем! А сейчас сверим часы, на всякий случай, товарищи. На моих 1:05. Ну вот, совсем другое дело! А то взялись мне тут разной херней маяться, поехали!

До взрыва оставалось меньше двадцати минут.

В тесную каморку, выгороженную в задней части милицейского «уазика» бросили бесчувственное тело Лешки-Звонаря. Следом швырнули заряженные уже на три бусинки «мамины бусы» — фонило теперь от них довольно сильно. Потом в раскрытую стальную дверцу впихнули огрызающийся комок ярости, зубов, лап и тупых собачьих когтей, который принялся немедленно обнюхивать то, что осталось от бронекомбинезона «СЕВА», потом еще раз обнюхал то, что осталось от самого Лешки, и вдруг неожиданно заскулил и стал царапать лапами запертую дверь. Но неизвестно чего испугавшегося пса уже никто не слышал.

Машины развернулись, разбрызгивая слегка подмерзшую весеннюю грязь с обочин так и недостроенной рокады, и пошли на Киев.

Как всегда в таких случаях, машины шли быстро, не останавливаясь. Навстречу по рокаде попадались какие-то воняюшие соляркой воинские колонны, послушно прижимающиеся к грязной обочине.

У КПП на выходе из запретной зоны их в который раз остановили для проверки документов, но стоило громиле с «Каштаном» только махнуть какой-то книжицей, как караул немедленно вытягивался во фрунт, даже и не подумав поинтересоваться, что везут, кого везут и куда везут. Надо — вот и везут. Видимо, не последним человеком здесь, в причернобылье, был этот великан в синем бронекостюме без знаков различия и с нештатным автоматом в руках.

Лешка-Звонарь валялся на рифленом полу автозака практически без одежды, на каждой колдобине его встряхивало, болели ребра и почки, но все это было, по сути дела, чепуха — «мамины бусы» понемногу останавливали кровотечение, сращивали мелкие сосуды, словом — лечили как могли. Пес, забившийся в другой угол того же автозака, тихонько скулил и никаких попыток напасть на полумертвого сталкера не делал. Похоже, пес не чувствовал в Лешке человека, которого нужно охранять, но и хозяина не чувствовал, существом-жертвой здесь тоже не пахло, и от этого псу, тренированному на людей, было страшно. Возможно, ему вспомнилась щенячья молодость, когда на улицах ночных городов отлавливали таких вот голенастых щенков, чтобы определить потом кого на шапку, кого медикам, а кого и на службу…

«Вот если бы у меня был «пузырь» или «светляк», или хотя бы «душа», — подумал Звонарь, — тогда было бы совсем другое дело. Через полчасика я был бы тощий, но здоровый и вполне пригодный к дальнейшему употреблению. — Но ни «пузыря», ни «светляка» не было. А «душа» осталась там, в схроне на берегу Припяти. — Но и этим, которые меня слепили, как слепого кутенка, им, паразитам, тоже досталось немного».

По правде говоря, ни черта им не досталось, кроме неработающего ПДА, в котором, кстати, как ни трудились поднятые по тревоге саперы, ни грамма взрывчатки не обнаружилось. Зато батарейка обнаружилась, «вечная», между прочим, только вот расковырять эту «вечную батарейку» до сих пор еще никому не удавалось, ни Сахарову, ни Лебедеву, ни спецам с Большой земли, а значит — этим и подавно не удастся. А если и удастся, то все остальное, как говорится, — судьба.

Оказывается, здесь существовали разные виды повозок — для людей, для не совсем людей и вовсе для нелюдей. Лешке-Звонарю довелось ехать в повозке второго типа. Кого они возят в третьем типе — не хотелось даже и думать. И странный этот дочернобыльский мир, мир до первой катастрофы, вдруг обернулся к сталкеру другой стороной — жуткой и неуютной, словно у ласкового весеннего вечера с маргаритками на клумбах и майскими жуками вокруг фонарей обнаружилась некая отвратительная изнанка. Грубая, ничем не прикидывающаяся, но целесообразная и эффективная во всем, и если те, кто командовал этой изнанкой, решали, что этой беззаботной весне с той стороны бытия следовало перестать быть, — то так и случалось. И вот с этими-то командирами изнанки Лешка ничего не мог поделать. Даже если бы с ним была вся его команда — Бей-Болт, Ведьмак, оперившийся к этому времени Берет, Мобила… Никто. И тогда Лешке стало страшно за Валентина, который ушел в этот мир, и, кажется, стало понятно, почему он ушел.

А ночь бежала огнями за решетчатыми окошками «уазика», переоборудованного под автозак, да, собственно, какая же это была ночь? Весна, а весной светает рано, так что в просветах решетки на фоне яблочно-зеленого неба то и дело мелькали верхушки деревьев, каких — сталкер разобрать не мог, плохо различал он породы немутировавших деревьев. А вот дорогу чувствовал хорошо, поэтому, когда колонна машин прошла Z-образный поворот за Радаром, понял, что сейчас они выскочат на Барьер, а дальше слева будут армейские склады, а прямо — Росток с его знаменитым на всю Зону баром «100 рентген». Только вот будет это ох как не скоро!