— Говард Шипман, — представился старик, и мы пожали друг другу руки. Его ладонь оказалась на удивление теплой и гладкой, а кожа на ощупь напомнила вощеную бумагу.

Он прошел к столу, стоявшему справа от двери, и вывалил на него кипу бумаг из несгораемого шкафа.

— Какой, говоришь, номер тебе нужен? — переспросил он, надев очки и склоняясь над стопкой документов.

Я повторил ему номер могилы Холмса. Пока он искал её точное местоположение, мы молчали, тишину нарушало лишь его тяжелое, с присвистом, дыхание.

— Родственник? — неожиданно спросил Шипман, приподняв голову от бумаг и пристально посмотрев на меня.

— Нет, — не задумываясь, выпалил я.

Старик удовлетворенно крякнул — видимо, мой ответ пришелся ему по душе (ведь он не мог не увидеть, кому принадлежала могила под номером сто восемьдесят один) — и поднялся со стула. Из-под кровати он достал большой фонарь со следами ржавчины на железном корпусе, и указал мне на дверь. Мы снова пошли в старую часть кладбища, но добрались туда гораздо быстрее. Старик шел более коротким путем, известным, по видимости, только ему одному. В старой части он так уверенно петлял между могилами, выбирая свободный от поваленных деревьев путь, что у меня создалось впечатление, будто мы идем по какому-то древнему лабиринту.

Меня не переставало поражать молчаливое очарование этого места. Раньше я не любил кладбища, считая, что, находясь в подобных местах, можно думать только о смерти. Но сейчас мне казалось, будто я очутился в музее под открытым небом. Все здесь — и природа, и мраморные фигуры — идеально сочеталось друг с другом, создавая неповторимую гармонию. Спокойствие — вот каким словом я назвал бы ощущение, которое навевало старое кладбище.

Я так увлекся созерцанием необычного памятника — две руки держат кроваво-красный камень, который, по-видимому, символизирует сердце — что не сразу заметил, как старик замер. Чуть не натолкнувшись на него, я все же успел вовремя остановиться.

Мы стояли перед входом в небольшое здание из красного кирпича. Дверь заменяла ажурная решетка, но внутри была кромешная тьма. И как я не вглядывался, так и не смог разобрать, что там находится. Порывшись в кармане, Шипман извлек огромную связку ключей на медном кольце, быстро нашел нужный и открыл замок. Когда он толкнул решетку, старые петли жалобно заскрипели, и на какое-то мгновение мне показалось, будто дверь не откроется. Но она медленно отодвинулась в сторону, продолжая издавать душераздирающие звуки, и нам открылся проход. Старик включил фонарик и первым зашел внутрь странного сооружения.

Я последовал за ним; чтобы войти, мне пришлось нагнуться, так низок был дверной проем. Выпрямившись уже внутри гробницы, я поежился от сырости. Здесь было гораздо прохладней, чем на улице, и темно, хоть глаз выколи. Если бы не фонарик смотрителя, света, падавшего сюда через дверь, не хватило бы даже на то, чтобы оглядеться.

Помещение имело прямоугольную форму; насколько я мог видеть, здесь было совершенно пусто. Пол у меня под ногами был выложен плиткой, и каждый шаг отдавался гулом. Вообще строение было намного больше, чем мне показалось сначала. Старик ушел куда-то вглубь; он светил фонариком на стены, как если бы что-то там искал. Вдруг он остановился и жестом подозвал меня к себе.

Ориентируясь на свет его фонаря, я на ощупь пошел вперед. Пол был ровным, так что я быстро и без потерь добрался до того места, где стоял Шипман.

— Вот, — сторож качнул фонарем в сторону стены, и я проследил за его движением.

Вся стена была испещрена квадратными углублениями диаметром не больше пятидесяти сантиметров, в которых за стеклом стояли разной формы вазы. Над каждой из таких ниш находилась табличка, на которой витиеватыми буквами было что-то написано. Я подошел поближе и, все еще слабо понимая, что происходит, спросил:

— Что это?

— Захоронение номер сто восемьдесят один, — невозмутимо пояснил старик. Он продолжал держать фонарик так, чтобы я мог как следует рассмотреть стену, при этом второй рукой он уже прикуривал сигарету. Запах табака быстро рассеивался в этом сыром и холодном месте, так что я даже не почувствовал дискомфорта от того, что кто-то рядом со мной курит.

Я внимательнее присмотрелся к центральной нише в круге света. За грязным стеклом я еле смог различить какой-то сосуд с крышкой. Над ним крепилась медная табличка с каллиграфической надписью. Я немного напряг зрение и прочитал «Генри Говард Холмс. 1861–1896». В это время старик у меня за спиной закашлялся, фонарь задрожал в его руке, и на секунду я даже подумал, что мне все это мерещится. Но как только свет снова выровнялся, я смог убедиться, что верно прочел надпись.

Сделав шаг назад, я потрясенно замер. Надо отдать Шипману должное — свои сто баксов он отрабатывал по полной. Пока я молча таращился на табличку, он невозмутимо освещал стену, курил, и даже не пытался меня поторопить. Выйдя, наконец, из ступора, я огляделся по сторонам. Та часть стены, которую я мог видеть, была вся в подобных нишах. Что-то подсказывало мне, что и остальные три были такими же.

— Где мы? — немного хрипло спросил я.

— В склепе, — таков был ответ

Какая-то часть меня уже понимала, что это был за склеп, но другая никак не желала в это поверить. Ведь если моя догадка верна, то наше расследование с самого начала было бессмысленным, и мы ни на йоту не приблизились к пониманию того, что происходит в отеле.

— Чье это захоронение? — я решил уточнить у смотрителя, действительно ли здесь похоронен Холмс.

— Я думал, вы знаете, — сторож выглядел удивленным. — Разве вы не турист, который решил взглянуть на местную достопримечательность? — его голос стал подозрительным, и я решил его успокоить.

— Да, но я считал, что он был похоронен несколько иначе.

— Ах, вы об этом, — Шипман облегченно вздохнул и снова расслабился. — Имелись у него кое-какие пожелания на этот счет, но только кому до них было дело? У города и так хватало забот, чтобы еще беспокоиться о могиле этого психа Холмса, вот его и кремировали. Так дешевле.

— Ну, конечно, — пробормотал я. — Дешевле.

Мы находились в склепе, который в прошлом служил для захоронения кремированных останков. Но я все еще не мог поверить, что тело Генри Говарда Холмса было сожжено в 1896 году. Ведь это означало только одно: призрак Холмса не мог быть похитителем и убийцей постояльцев отеля, так как его кости уже давно были превращены в пепел. А для того, чтобы уничтожить приведение, именно это и нужно.

Постояв еще пару минут перед прахом одного из самых кровожадных маньяков мира, я развернулся к выходу. Приняв это за намерение покинуть склеп, смотритель двинулся к двери. Обратный путь я проделал в глубокой задумчивости, не обращая внимания на окружающее. У сторожки я еще раз спросил Шипмана, уверен ли он, что в той нише находится именно прах Холмса. Он ответил, что иначе и быть не может, а потом вернулся в сторожку, бормоча на ходу о том, что люди нынче пошли странные и сами не знают, чего хотят.