Но вернемся к разговору военачальников.

Растерянность чувствовалась в разговоре как у командующего Западным фронтом, так и у наркома обороны, а она как заразная болезнь, по оценке фронтовиков, быстро передается подчиненным — от рядового до генерала, дает толчок деморализации и развалу управления войсками.

Получив очередную директиву из Москвы, Павлов приказал своему заместителю генерал-лейтенанту Болдину сформировать ударный кулак в составе 6-го и 11-го механизированных корпусов и 6-го кавалерийского корпуса и ударить во фланг наступающим немцам в районе Гродно.

Но цели контрудара не удалось достигнуть в результате разбросанности соединений, неустойчивости управления из-за перебоев в связи и массированного воздействия вражеской авиации. Шоссе Волковыск — Слоним было завалено брошенными танками, сгоревшими автомашинами, разбитыми пушками и десятикилометровыми колоннами пленных.

Павлов взывал из штаба фронта: «Почему 6-й мехкорпус не наступает, кто виноват? Надо бить врага организованно, а не бежать без управления…»

Но скоро связь и вовсе исчезла…

30 июня Павлова вызвали в Москву. Он даже не взял с собой парадную форму. Предчувствия его не обманули. С ним беседовали только два человека — Молотов и Жуков. Сталин его не принял, хотя Дмитрий Григорьевич очень хотел встретиться с вождем и наркомом обороны Тимошенко.

Павлова назначили заместителем командующего Западным фронтом, и тут же он был отправлен для исполнения своих новых обязанностей к месту службы. Именно Жуков, очевидно зная реакцию Сталина, говорил с Павловым холодно и незаслуженно жестко…

Заручившись подписями наркома обороны С.К. Тимошенко, члена Военного совета Западного фронта П.К. Пономаренко, скорый на расправы зампред Совнаркома Л.З. Мехлис подсуетился и вовремя состряпал 6 июля 1941 года Сталину следующую телеграмму:

«Военный совет решил:

Арестовать бывшего начальника штаба фронта Климовских, бывшего заместителя ВВС фронта Тодорского, начальника артиллерии фронта Клича.

Предать суду Военного трибунала командующего 4-й армией Коробкова, командира 9-й авиадивизии Черных, командира 42-й СД Лазаренко, командира танкового корпуса Оборина.

Просим утвердить арест и предать суду указанных лиц.

Нами арестован начальник связи фронта Григорьев, начальник топографического отдела фронта Дорофеев (кстати, топокарт не было и на других фронтах — Генштаб собирался воевать на территории противника. — Авт.), начальник отделения укомплектования фронта Кирсанов, инспектор боевой подготовки штаба ВВС Юров и начальник военторга Шейкин».

В тот же день последовал ответ:

«Государственный комитет обороны одобряет Ваши мероприятия по аресту Климовских, Оборина, Тодорского и других и приветствует эти мероприятия как один из верных способов оздоровления фронта.

И.В. Сталин»

За сутки до приезда Павлова в Москву Михееву позвонил вездесущий Мехлис.

— Товарищ Михеев, выделите мне толкового следователя, я с бригадой выезжаю по известному вам делу группового предательства на Западном фронте.

— Лев Захарович, с вами поедут заместитель начальника следственной части старший батальонный комиссар Павловский и следователь Комаров, — быстро нашелся с ответом Анатолий Николаевич, что понравилось нередко капризному человеку с четырьмя красными ромбами и золотистой звездой в петлице…

4 июля 1941 года генерал армии Д.Г. Павлов был арестован «летучим отрядом» во главе с Мехлисом в населенном пункте Довске Рогачевского района на Гомельщине.

8 июля 1941 года Михееву на стол легла копия допроса Павлова на нескольких листах от седьмого июля, начинающегося вопросами:

Вопрос: Вам объявили причину вашего ареста?

Ответ: Я был арестован днем 4 июля с.г. в Довске, где мне было объявлено, что арестован по распоряжению ЦК. Позже со мной разговаривал зампред Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель.

Вопрос: В таком случае приступайте к показаниям о вашей предательской деятельности.

Ответ: Я не предатель. Поражение войск, которыми я командовал, произошло по независящим от меня причинам.

Вопрос: У следствия имеются данные, говорящие за то, что ваши действия на протяжении ряда лет были изменническими, которые особенно проявились во время вашего командования Западным фронтом.

Ответ: Я не изменник, злого умысла в моих действиях, как командующего фронтом, не было…

Заканчивался допрос такими словами:

Вопрос: Напрасно вы пытаетесь свести поражение к независящим от вас причинам. Следствием установлено, что вы являлись участником заговора еще в 1935 году и тогда еще имели намерение в будущей войне изменить Родине. Настоящее положение дел у вас на фронте подтверждает эти следственные данные.

Ответ: Никогда ни в каких заговорах я не был и ни с какими заговорщиками не вращался. Это обвинение для меня чрезвычайно тяжелое и неправильное с начала до конца. Если на меня имеются какие-нибудь показания, то это сплошная и явная ложь людей, желающих хотя бы чем-нибудь очернить честных людей и этим нанести вред государству.

Внизу стояли подписи допросивших Павлова следователей:

Врид замначальника следчасти 3-го Управления НКО СССР, ст. батальонный комиссар Павловский

Следователь 3-го Управления НКО СССР

мл. лейтенант госбезопасности Комаров.

Это был очень большой протокол допроса. Михеев его читал, катая желваки, потому что прекрасно понимал — это расправа над человеком, которому предъявлены надуманные обвинения. Но в то же время он был при службе.

И самое главное — Анатолий Николаевич видел вселенскую картину повального отступления и на других фронтах. Он знал еще один ответ на возможность катастрофы еще по службе в Киевском особом военном округе — неподготовленность приграничных военных округов к отпору врагу. Именно она, эта самая проклятая «авось», явилась прежде всего следствием ошибочных представлений И.В. Сталина о перспективах войны с фашистской Германией в ближайшее время и переоценке им значения советско-германского договора.

Несмотря на явные признаки готовившегося на страну нападения, Сталин до самого последнего момента верил, что ему удастся политическими и дипломатическими мерами оттянуть начало войны Германии против Советского Союза.

Вместе с тем Анатолий Николаевич понимал, что вина одного Сталина была бы неполна, а куда смотрели — наверное, в рот вождю — близкие к его телу члены партийного ареопага Маленков, Молотов, Берия, Ворошилов, Хрущев, Мехлис?

О, эти самые российские «карачки», о которых когда-то рассуждал российский художник Валентин Серов, после того как написал «Портрет императора Николая II», а потом двухметровое каноническое полотно с изображением Федора Шаляпина. После разгона солдатами мирной демонстрации и «Кровавого воскресенья» с многочисленными жертвами в Петербурге дружившие с молодости Серов и Шаляпин одинаково оценивали действия царя, называя его «кровавым монархом».