Еще в первой трети XVIII в. и прядильщицы со своими прялками, и ткачи со своими станками работали в основном дома (на каждого ткача трудились примерно три прядильщицы).

Немного о ткацком ремесле. Ткачество заключалось в том, что на раму натягивались вертикальные нити – основа. Сквозь них ткач бросал рукой челнок, потом так же, рукой, возвращал его назад. Понемногу основа и горизонтальные нити, или уток, становились плотной тканью.

В 1733 г. английский изобретатель Джон Кей создал механический челнок, приводившийся в движение и возвращавшийся приспособлением вроде рычага. Это как минимум вдвое увеличило производительность труда, позволило выделывать более широкую полосу ткани.

В России такие челноки звали «самолетами» – как и паромы, приводившиеся в движение не людьми, а силой воды, там, где позволяло течение. Как и во многих других странах, фамилии часто происходили от профессии – а потому появилась пусть и редкая, но фамилия Самолетов, носители которой были потомками ткачей или паромщиков. Она и сегодня ставит в тупик людей, плохо знающих историю, – когда они натыкаются на фамилию Самолетов где-нибудь в первой половине XIX в., когда аппаратов, которые мы сегодня только и называем «самолетами», и в помине не было.

Производительность труда ткачей повысилась – но у прядильщиц оставалась прежней. Но вскоре появилась механическая прялка и для них – с 8 веретенами, названная изобретателем Джеймсом Харгривзом (кстати, не инженером, а малограмотным ткачом) по имени своей младшей дочери «Дженни». Харгривз изобрел ее в 1765 г., а спустя 5 лет получил патент на свое изобретение. Быстро ухватившие суть оборотистые дельцы вскоре создали самые настоящие фабрики с тысячами механических прялок. Прогресс не стоял на месте: уже в 1796-м Ричард Аркрайт изобрел ткацкий станок, составивший сильную конкуренцию «Дженни»: во-первых, там было гораздо больше веретен, во-вторых, станок давал лучше скрученную пряжу – а значит, она была прочнее и легче для ткачества; в-третьих, станок приводился в движение не мускульной силой, а водой. В 1779 г. появилась мюль-машина Сэмуэля Кромптона – она давала еще более тонкую пряжу и тоже приводилась в действие водой. Как и механический ткацкий станок, построенный в 1785 г. Эдмундом Картрайтом.

С надомным трудом было покончено. По всей стране открывались фабрики с тысячами прялок, где один человек мог присматривать за десятком-другим станков (обратите внимание на это обстоятельство, оно еще аукнется). Ткачи и прядильщицы стали приходящими рабочими. Те, кто жил слишком далеко, чтобы ходить каждый день на фабрику и обратно домой, стали стараться переселиться поближе к фабрике – а значит, росли промышленные города. Механические станки, в отличие от прежних, больших физических усилий не требовали, а потому к ним можно было ставить женщин и детей (и, соответственно, платить им меньше, чем мужчинам).

Именно тогда в колониях, в первую очередь в американских, лондонские акционеры стал расширять посевы хлопка, основного сырья для ткацких фабрик, – а это, в свою очередь, требовало гораздо больше рабов.

Тем временем свершился очередной технологический прорыв – заводы стали использовать энергию пара. Первую паровую машину построил еще в 1691 г. английский военный инженер Томас Сэйвери. Но у нее было два серьезных недостатка: во-первых, она годилась только для откачки воды из шахт, а во-вторых, пар там находился под опасно большим давлением, из-за чего машины Сэйвери часто взрывались. Положения не исправило изобретение в начале XVIII в. Томасом Ньюкоменом парового двигателя новой системы, именовавшегося, собственно, не паровой, а пароатмосферной машиной; поршень в вертикальном цилиндре приводился в движение не паром, а атмосферным давлением, что опять-таки частенько приводило к взрывам. И только Джеймс Уатт построил в 1776 г. универсальный паровой двигатель, пригодный и в военном производстве, и при выплавке чугуна, и при добыче угля, и в текстильной промышленности.

Забегая вперед: меж 1760 и 1830 годами производство хлопчатобумажных тканей возросло в 12 раз, и они вместо сукна стали основной частью британского экспорта – а накрахмаленная хлопчатобумажная рубашка считалась принадлежностью одежды всякого джентльмена. Добыча угля, необходимого для паровых машин, увеличилась за этот срок в четыре раза.

Кажется, можно позавидовать техническому гению и деловой оборотистости англичан, оставивших позади все остальные ведущие государства Европы. На первый взгляд промышленной революции они достигли исключительно своим умом, инженерной сметкой, изобретательским талантом…

Не спешите. Самый светлый инженерный гений совершенно бессилен, если лишен столь прозаической, вульгарной, но необходимой вещи, как финансирование. «Выросли десятки фабрик…» «Зажужжали тысячи прялок…» «Заработали сотни паровых машин…» А на какие деньги, собственно?

Вот что писал американский писатель Брукс Адамс еще в 1928 г.:

«Приток индийского богатства, который в значительной мере пополнил наличный капитал страны, не только увеличил его запас энергии, но и в большой мере способствовал увеличению его гибкости и быстроте его обращения. Вскоре после Плесси награбленное стало поступать в Лондон, и эффект сказался почти немедленно, ибо все авторитеты признают, что промышленный переворот начался с 1770 года. Битва при Плесcи произошла в 1757 г., и изменения последовали, пожалуй, с ни с чем не сравнимой быстротой (далее Адамс перечисляет изобретения, о которых я только что рассказывал. – A.Б.). Но хотя в то время эти машины и служили средством для ускоренного обращения, они не были причиной этого ускорения. Сами по себе изобретения пассивны, они ожидают накопления достаточного запаса сил, способных ввести их в действие. Этот запас всегда должен принимать форму денег, причем денег, находящихся в обращении, а не мертвого капитала. До притока индийского богатства и расширения кредита, последовавшего за этим, не существовало силы, достаточной для этой цели. Вероятно, с самого сотворения мира никакие инвестиции не приносили такой прибыли, как грабеж Индии, так как в течение пятидесяти лет Великобритания не имела там конкурентов».

Теперь понимаете? Для любого производства, особенно если оно начинается с нуля, для его расширения необходимы оборотные средства, и солидные. Изобретение может быть сколько угодно прогрессивным и сулящим в будущем немалые выгоды, но без оборотных средств его ни за что не запустишь в серию. Примеров в истории техники предостаточно – когда изобретатель, не найдя спонсоров у себя на родине (по самым разным причинам), продавал патент за границу или уезжал туда сам под обещание финансировать его работу.

Необходимых для промышленной революции средств в Англии не было. До ограбления Бенгалии, когда в метрополию потекли десятки миллионов золотом, достигшие к 1825 г. миллиарда. Цена английской индустриализации, выдвинувшей ее на роль «мастерской мира», – не только деньги. Это еще и пять миллионов трупов, расклеванных стервятниками и сожранных шакалами на равнинах Бенгалии и Бихара (и, как мы увидим в следующей книге, эта кровавая цена только увеличится – опять-таки на миллионы). Любая ведущая европейская держава того времени – Франция, Россия, Пруссия, Швеция – не смогла бы такую промышленную революцию повторить по одной простой причине: ей просто некого было грабить с таким размахом, оставляя миллионы трупов ограбленных. А ведь расширение посевов хлопка на плантациях Америки – пока еще большей частью английских – потребовало еще и резкого увеличения потока рабов из Африки. Их невозможно приплюсовать к числу погибших от голода в Индии, потому что мы просто не знаем в точности, сколько их было, можем делать лишь приблизительные подсчеты, – как не знаем точного количества десятков (а возможно, и сотен тысяч китайцев, сгоревших от опиума, который сорок лет до промышленной революции англичане продавали исключительно на серебро, выкачав его из Китая многие тонны.