«22.09. в районе Оржица у переправы встретил роту наших бойцов, отступающих под натиском противника.

…организовал эту роту, идя впереди, повел ее в контратаку. Противник был отбит с большими для него потерями.

Лично (ему) принадлежит та заслуга, что он не оставлял на поле боя раненого командира 43 кд полковника Селюкова, вынес его из района опасности и лично помогал ему при выходе из вражеского окружения».

Мисливский Матвей Трофимович, 1907 г.р., красноармеец 40 кп 43 кд —

«В бою под Оржицей, когда ранили командира дивизии, проявляя смелость и находчивость подал под обстрелом лошадей и вывез с поля боя раненого комдива.

Находясь в окружении ни на минуту не покидал комдива до тех. Пор, пока не вишли из окружения».

Адамов Николай Ефимович, 1903 г.р., майор, начальник связи 43 кд —

«В боях под Оржицей при прорыве окружения противником и в борьбе за переправу, был на передней линии, из за отсутствия людей сам осуществлял делегатскую связь с полками, кроме того личным примером увлекал бойцов не бояться огня автоматчиков. Здесь же был ранен пулей в левую руку. Кроме того успешно руководил обороной штаба дивизии при внезапных налетах противника на штаб дивизии. Будучи раненным вышел из окружения вместе с кавгруппой и остался в строю».

Лысюк Никифор Фадеевич, 1901 г.р., батал. комиссар, военный комиссар 43 кд —

«Вторично ранен в боях под Кандыбовкой, также остался руководить боем. В третий раз был смертельно ранен в боях под Оржицей».

Вспоминает бывший военный фельдшер эвакуационно-транспортного взвода 173 мсб 117 сд старший военфельдшер Волкова Александра Егоровна: « … когда строили переправу, немец не давал строить».

Строили сначала, потом эта переправа скорее напоминала свалку военной техники, телег, трупов лошадей и людей, на которые были брошены борта от разбитых автомобилей… лишь бы перебраться на противоположную сторону.

Из романа (фактически автобиографического) Германа Леонидовича Занадворова:

«…начало третьего ночи… голоса бойцов заглушались ударами близких разрывов, залпами своих батарей в ответ. Над конопляными полями в пригороде метались синие вспышки и мгновенные тени. Канонада становилась все ожесточеннее.

В промежутках между залпами, многократно повторенное, доходило до бойцов известие, что переправа горит, а немцы получили подкрепление.

От машины к машине передавался приказ, остаются в тылу одни водители, а всем остальным – в оборону. Вокруг засуетились. Зазвенело оружие, красноармейцы проверяли затворы. Над наскоро организованным отрядом принял команду капитан. Впереди прокричали команду на подъем.

Сотни бойцов понимали, что от их устойчивости и смелости зависит судьба боя. Они надеялись, что силы собраны в кулак, что кто-то в Оржице разработал план отчаянного прорыва, рассчитал все до последней гранаты. Надо только напрячься, немцы будут отброшены, путь будет свободен.

Но где же эти немцы? Только бы им дорваться до них! Дорваться! Ярость охватила всех вокруг, завладела каждым мускулом, который двигался стремительнее мысли. Солдаты стреляли сцепив зубы, как будто вбивали пули прямо в немцев. Все бежали вперед. Удары ветвей, вой осколков только подбавляли злобы. Все бежали и кричали в лицо невидимому врагу. И крик этот был так же похож на «ура», как на вой пущенного из пращи камня. Только бы дорваться! Дорваться! Дорваться!

Отряд пробирался быстрым шагом. Прошли болота. Единым махом сбежали на холм. Их встретил огонь автоматов и пулеметов. Они с трудом поняли команду: «Назад». Отходили, отстреливаясь, злостно ругаясь.

Окопались в кукурузе. Все поспешно стреляли в темноту. Трескотня немецких автоматов становилась гуще. И воздух свистел все гуще. Тогда они получили приказ: «В атаку!». Огромными прыжками рвались вперед. В темноте раздвинулся лес. Враг тоже вроде раздвинулся. Они догоняли только одиночных пехотинцев, валили их с ног. Откуда-то сбоку обрушились минометы, пришлось снова вернуть назад, к кукурузному полю.

Непрерывные взрывы мин заставляли прижиматься ко дну наспех выкопанных окопчиков. Бойцов осыпала земля, осколки, срезанные стебли. По цепи передавали, есть ли у кого диски, просили дать гранат. Взрывы приближались. Появились раненые. Где наша артиллерия, чего она молчит, чего не подавит вражеские батареи…

Светало. Стало видно лужи впереди, вершины кустов, обернутых внизу туманом. Опять пришел приказ: «В атаку!». Солдаты снова поднялись, бежали, едва видя друг друга в тумане. Опять их встречал сосредоточенный огонь, заставлял отступать к знакомым окопчикам.

Солдаты дрожали от злости. Они не могли согнать ее на неуловимых врагах. Такая же злоба охватывала всех вокруг. Раздражение нарастало, некоторые бросали винтовку – куда с этой пукалкой против автоматов?

Решительность, с которой бойцы пришли на линию обороны, постепенно покидала их. Они растеряли ее в бесплодных атаках, но больше всего – за часы неподвижного лежания посреди кукурузного поля. Сомнения в плодовитости их усилий возникали у одних раньше, у других позже. Против них была машина. Они были людьми, возможно, смелыми, но все же людьми. У них были винтовки и гранаты без чехлов. Против них была выверенная, точная, боевая машина. Квадрат за квадратом охватывала она минометами болота и поля вокруг переправы. Она откатывалась, когда красноармейцы рвались вперед, затем открывала все свои стволы, прошивала пулями каждый сантиметр воздуха над головой…

Патроны были на пределе. Их или забыли, или не могли доставить. Приказов больше не получали. Бой будто отодвинулся в сторону, стали слышны частые разрывы позади, вероятно, в Оржице. Мокрые, уставшие лежали бойцы перед затихшим лесом. Неизвестно как, но доходили вести, видимо их передавали друг другу, что переправу снова сожгли немцы, сзади на Оржицу давят. Известия были одно другого тревожнее.

Хотя никто в отряде не знал точной обстановки, никто не знал, что отборные полки мотопехоты прибыли к немцам, что крупные танковые части атакуют Оржицу, что у своей артиллерии не хватает снарядов, что колонны, успевшие переправиться, погибли от огнеметов или попали в плен, хотя этого никто на передовой линии обороны не знал, но древний инстинкт подсказывал каждому: его армия проигрывает битву. От этого чувства нельзя было ни отмахнуться, ни отвлечься. Оно тревожило устойчивых, сбивало с толку уверенных, делало наглыми тайных врагов, а трусов делало трусливыми вдвойне.

Красноармейцы грубо разговаривали, выливали злобу на службе снабжения, даже чехлов на гранаты НЕ напаслись. Другие недобрым словом вспоминали командование фронтом. Где авиация… хотя бы какой-то истребитель прилетел. И длинная, вполголоса, ругань. В нее красноармейцы вкладывали всю нерастраченную ярость. Опять вопрос, опять ругань. Разрыв. Стон. Ругань. Разрыв. Шум кукурузы и вдруг кричат, что их обходят танки.

Отряд отошел назад… У реки на холме низкорослый, с перевязанной рукой генерал провожал отступающих солдат насмешливой бранью. Командующий Пятой армией (?), теперь почти лишенный армии, он во сто крат лучше, чем бойцы, знал, что бой проигран. Прорыв не удался. Для победы не хватило пушек, танков, снарядов, организации. Оставалось только драться, надеясь на чудо. Генерал не верил в чудеса. Ярость охватила его. Он забыл, что может приказывать, или сейчас не верил в силу приказа и угрожал отступающим маленьким кулаком левой руки. На нем сверкали нашивки. Генерал был в полной парадной форме. Он забыл об этом. Он кричал бойцам как советский человек советским людям, как своей ровне и товарищам. И многие невольно сдерживали шаг. Останавливались. Окапывались рядом с артиллеристами, залегали в выбоинах под холмом».

То, что переправой руководил командующий 5-й А генерал Потапов практически невозможно, так как он попал в плен в районе гибели штаба ЮЗФ. А вот то, что управлять переправой мог кто-то из других пехотных генералов (например – Смирнов) или раненый (или получивший там ранение согласно другим данным) комдив 32-й кд полковник О. И. Бацкилевич более достоверно.

«Дальше все произошло молниеносно. Серые машины с ревом вырвались из леса. Воздух засвистел над головой. Близко, звонко ударили пушки. Ударили еще и еще. Среди машин взлетели комья земли.