Миссис Ван-Хоппер была пожилой женщиной, разнаряженной и разукрашенной, с редкими седыми волосами, с короткими оплывшими руками, с многочисленными перстнями на пухлых пальцах, с бесцветными глазами в провалившихся орбитах. Иными словами, она не изменилась, осталась такой же вульгарной, настырно любопытной и бездушной, как и раньше.

Их стол оказался в дальнем конце обеденного зала, далеко от нас, и это, видимо, ее не на шутку рассердило, поскольку она тут же подозвала метрдотеля и стала жестами показывать на другие столы. Однако ее атака не Увенчалась успехом. Метрдотель лишь отрицательно покачал головой, и миссис Ван-Хоппер со своим компаньоном вынуждены были сесть за свой стол; в течение всего обеда она то и дело подносила к глазам лорнет и откровенно нас разглядывала.

- Интересно, как долго этот молодой человек - полагаю, именно человек, а не джентльмен, - находится в ее упряжке? - задумчиво произнес Максим. Бедная миссис Ван-Хоппер! От тебя, вполне респектабельной молоденькой компаньонки, докатиться до этого. Какие ступени были у нее на пути этой деградации, как ты думаешь?

- Мне не нравится его вид, - сказала я.

- Неудивительно. Она относится к числу старых глупых снобов, однако такого не заслуживает.

Уголком глаза я увидела, как она повернулась, чтобы разглядеть пожилую пару, входящую в зал, но почти сразу опустила лорнет, выключив новых гостей из сферы своего интереса. Однако я по неясной мне самой причине продолжала наблюдать за ними, пока они усаживались за стол недалеко от нас. Мужчина был болезненного вида, кожа на лице сморщилась и пожелтела, руки длинные и костлявые, глаза слезились; женщина проявляла трогательную заботу о нем, она любовно и терпеливо помогала ему сесть, взяла у него трость и отставила ее, сказав при этом нечто такое, что его рассмешило. Она была его женой, я это видела, гораздо моложе его, хотя и не настолько, чтобы быть дочерью, а кроме того, в их отношениях присутствовала нежность, мгновенное понимание смысла взглядов и жестов, что едва ли возможно в отношениях между отцом и дочерью. Я подумала, что он скоро умрет, его отличала некая прозрачность, которая приходит к старикам незадолго до смерти, налет легкой отрешенности и задумчивости, как если бы они уже наполовину покинули этот мир. Я отвела от пожилой пары взгляд, посмотрела на Максима и увидела нас лет через тридцать, близких, любящих, однако ожидающих, как и эти двое, разлуки, увидела нас в изгнании, проживающих лишь в гостиницах, бездетных, ибо почему-то была уверена, что у этой пары тоже нет детей. Я быстро перевела взгляд и посмотрела в окно - по каналу проплывала гондола. Не буду думать об этом. В конце концов, я могла бы сейчас находиться в другом конце зала вместе с миссис Ван-Хоппер.

Во время кофе в гостиной Максим был с ней предельно любезен; он сидел рядом на диване, подавал ей чашку, внимательно ее выслушивал, и она кокетничала и краснела в ответ, игриво ударяла его лорнетом, я же вела себя спокойно, уверенно и терпеливо. Максим умело заставил миссис Ван-Хоппер говорить о себе, о том, как она все это время жила, о ее семье и даже о ее несчастном племяннике Билли, имя которого она уже однажды использовала в качестве предлога для того, чтобы познакомиться; она без умолку рассказывала о своих путешествиях.

- Не могу выразить, как это замечательно - вернуться назад в Европу после стольких томительных лет в Америке! Я так соскучилась по всему, по Парижу и Риму, по Лондону и Монте-Карло, опять же по светскому обществу и светской жизни! Я читала о вас такие жуткие и неприятные вещи, которые невозможно вынести.

- Да, в самом деле, - сказал Максим, - это, наверное, было ужасно.

Я тут же повернулась к молодому человеку. Он был американец, "дизайнер", как он сказал, не уточнив при этом, в какой области, и лишь сохранял видимость вежливости; я поняла, что мало его интересовала некрасивая, скучная женщина средних лет, не имеющая никакого веса в обществе. Однако я заметила, как он незаметно разглядывал Максима, бросал быстрые взгляды, оценивая его одежду, слушая и впитывая информацию.

Когда миссис Ван-Хоппер послала его за фотографией, которую хотела нам показать, она сделала это вкрадчиво, с оттенком просьбы - вовсе не таким безапелляционным тоном, каким приказывала мне. Он отправился без слов и в то же время дал понять, что мог бы и не пойти; после этого он стал мне еще более неприятен, мне стало еще больше жалко миссис Ван-Хоппер.

А затем внезапно, словно кошка, которая быстро и без предупреждения выпускает когти при виде потерявшей бдительность жертвы, миссис Ван-Хоппер застала Максима врасплох вопросом:

- Должно быть, вы были потрясены, когда сгорел Мэндерли? Мы читали об этом, об этом столько всюду говорили. Какой ужас, какая трагедия!

Я увидела, как он поджал губы, как лицо его слегка вспыхнуло.

- Да, - ответил он.

- Расскажите же, что случилось! Это был поджог? Впрочем, нет, конечно же, нет! Кто бы мог сделать такую чудовищную вещь? Я так полагаю, что это был несчастный случай, какая-нибудь горничная не закрыла заслонку камина. Весь ваш мир сгорел в этом пожаре, все бесценные сокровища!

- Да.

- Никто не погиб при пожаре? Я думаю, там в это время были люди.

- К счастью, никто не пострадал.

- Но вас, насколько я понимаю, там не было? Вы, кажется, были в Лондоне? На этот счет ходило столько разговоров, что я не берусь все пересказать.

Она взглянула на молодого человека, который молча сидел с недовольным видом рядом со мной.

- А сейчас быстренько поднимитесь и принесите мне бумажник из крокодиловой кожи, в нем мои вырезки, я знаю, что взяла их, пожалуйста, сходите. - Она снова повернулась к Максиму, совершенно игнорируя меня. - В газетах много разного писали о том дознании. Все так ужасно, весьма много странного и непонятного. Я думаю, вы не видели и половины того, что тогда писали, вы сразу бог весть куда исчезли, чтобы пережить, как я понимаю, тот шок. Хотя бегство вряд ли поможет, ведь все переживания остаются с вами, но вы решили, что это выход. Тогда вынесли вердикт о самоубийстве. Но скажите мне, с какой стати красивая, богатая молодая женщина, у которой было все, что она могла пожелать, - великолепный дом, привлекательный муж, да у ее ног был весь свет! - с какой стати она решила убить себя? В это просто невозможно поверить!

Я больше не могла этого вынести. Мне было наплевать на то, что она презирает меня и делает вид, что я не существую.

- Миссис Ван-Хоппер, пожалуйста, не надо... Однако Максим перебил меня; поднявшись на ноги, он с едва скрываемым отвращением, маскируемым холодной вежливостью, заявил:

- Ваш свет может думать все, что ему заблагорассудится, но, право же, чьи-то слова и сплетни не имеют никакого отношения к истине. Я уверен, вы с этим согласитесь. А теперь, не сомневаюсь, вы извините нас, было весьма интересно снова встретиться с вами.

Мой последний взгляд, брошенный в ее сторону, запечатлел выражение бессильной ярости и гнева из-за того, что ее так неожиданно покинули, оставив в дурацком положении, и она - увы! - ничего не может с этим поделать. Она попыталась подняться на ноги и последовать за нами, но Максим энергично двинулся к выходу, она же была немощной, старой, толстой и к тому же, как я заметила, рядом с ней стояла трость. Она едва ли сказала мне хотя бы слово. Молодой человек отнюдь-не спешил прийти ей на помощь и выполнить поручение, как некогда нервно и поспешно делала это я, он продолжал сидеть с независимым видом, игнорируя ее приказания. В гардеробе не могли сразу отыскать наши пальто, и Максим лично в нетерпении подошел к гардеробщику. Я ждала, от нечего делать разглядывая старую карту Венеции, висевшую на стене за широкой мраморной колонной, и поэтому подошедшая миссис Ван-Хоппер и молодой человек не могли меня видеть; она прихрамывала, опираясь на его неохотно подставленную руку.