— Я не знаю! Клянусь вам! Мне его дал Амброджо. А вскоре мастера убили. Он не говорил мне, откуда у него этот диск! — воскликнул мастер с таким испуганным видом, словно именем убитого мастера можно было вызвать его дух.

— Это не моя тайна. Я и сам пытаюсь ее раскрыть, — пробормотал он, словно говоря с самим собой.

Данте задумался над последними словами аптекаря. Конечно, у него замечательное снадобье, но что оно по сравнению с золотом?! Кто же во Флоренции мог научиться изготавливать золото?!

Погрузившись в эти мысли, Данте пошел к двери. Потом остановился и обернулся:

— А вы не можете дать мне на некоторое время этот диск?

— Конечно, могу! — воскликнул Теофило, протягивая поэту ящичек. — Думаете, вы сможете разгадать его происхождение?

Данте не ответил. Он уже думал совсем о другом и вышел от аптекаря, даже не удосужившись с ним попрощаться. Он был возбужден тем, что узнал, и уже видел открывшиеся перед ним новые перспективы.

Теофило молча проводил поэта до порога, остановился, подождал, пока Данте отойдет достаточно далеко, и затворил дверь аптеки. Услышав за спиной легкое шуршанье, он быстро обернулся. Одна из деревянных панелей под полками у стены отворилась, обнаружив углубление в стене. В углублении стояла Антилия. Теофило скользнул взглядом по ее фигуре, плохо скрытой складками платья. Танцовщица походила на статую Венеры, покрытую легкой тканью как морской пеной. На лбу у аптекаря выступили капельки пота.

Антилия сняла маску и предстала перед ним во всей красе.

— Вы слышали? — спросил Теофило.

Женщина кивнула, не сводя глаз с ящичка из черного дерева, все еще стоявшего на столе.

— Я ничего ему не сказал, — поспешил добавить дрожащим голосом аптекарь. — Когда?.. Когда вы поедете?

Антилия молчала.

— Можно мне с вами?

Теофило подошел к танцовщице и стал развязывать платье у нее на плечах. Перед ним заблестела бронзовая кожа Антилии, которая безучастно молчала, пока ее раздевали.

20 июня, утром

— Проклятые торгаши! Паразиты! — шипел Данте, расхаживая взад и вперед по приемной во дворце гильдии суконщиков, самой влиятельной во Флоренции. — Богатые, надменные, наглые!

Не менее половины служащих Магистрата были более или менее открыто куплены ими. А не купленные их просто боялись.

— Я еще должен ждать, когда они соблаговолят меня впустить. Перевешал бы!..

Надо сказать, что и в приемную поэт с трудом пробился только благодаря своей высокой должности, а теперь его мучили ожиданием. Он ждал уже полчаса. Все это время перед его глазами мелькали тучные купцы, посыльные, грузчики и прочие простолюдины. В груди Данте вскипала ненависть к этим недавно разбогатевшим плебеям. Именно из-за них Флоренция и превратилась в сточную канаву! Город, который мог бы стать вторым Римом благодаря своим мудрым законам и вторыми Афинами — благодаря блеску своих произведений искусства, превращался в насквозь порочный новый Вавилон!

Окна приемной выходили на стройку. На другой стороне улицы — на месте древних лачуг — был построен внушительных размеров дом. Подобные здания строились для того, чтобы дать приют множеству людей, стекавшихся во Флоренцию из деревень, в поисках легкого заработка. В роскошных фасадах этих новых домов, выросших среди виноградников, Данте виделось что-то нездоровое. Здесь обитали воры, мошенники, блудницы…

— Порочный город! — буркнул Данте, отворачиваясь от окна.

Наконец появился лакей в пышной ливрее и без особых церемоний провел поэта наверх. Туда, где над бывшим старым рынком простирались обширные лоджии дворца.

Глава гильдии сидел за высоким письменным столом. Рядом стояли письменные столы поменьше, за которыми работали счетоводы, деловито занося в толстенные конторские книги записи о сделках компаний и отдельных купцов.

— Чем могу вам помочь? С чего это Магистрат заинтересовался нами? — надменно спросил глава гильдии у Данте.

Данте подошел вплотную к письменному столу.

— Магистрат волнует все злое и доброе, что происходит во Флоренции. Сегодня мы интересуемся злом.

Глава гильдии удивился. Он наверняка ожидал обычных просьб денег, услуг и тому подобного.

— О чем это вы? — поморщившись, спросил.

— Я веду расследование зверского убийства мастера Амброджо.

— Мастера мозаик!.. Да, я слышал… Но не понимаю, при чем здесь суконщики…

— Я тоже. Пока… Поэтому-то мое расследование и приводит меня в самые разные места.

— И к нам тоже?

— Говорят, суконщики могут все и знают все. «Делать, заботится, приказывать!» Разве это не ваш девиз?

Глава гильдии неуверенно кивнул.

— На самом деле, — пояснил Данте, — я пришел, чтобы поговорить с одним из ваших людей. С Флавио Петри, генуэзцем.

— С мастером-красильщиком? А о чем, собственно?..

Глава гильдии не закончил свой вопрос, потому что поэт посмотрел на него с не терпящим возражений видом. Вздохнув, суконщик властно приказал одному из писцов проводить Данте.

Мастерская красильщика находилась в обширном и низком подвале, заставленном огромными медными бочками и мельницами, в которых готовили краски. Дышать в этом подвале было почти невозможно.

Флавио был один в подвале. Это был немолодой человек с морщинистым лицом, на котором горели черные как оникс глаза. Он что-то наливал в один из котлов из стеклянной мензурки. Обменявшись парой слов с писцом, Флавио подошел к Данте. Поэту показалось, что за внешней учтивостью генуэзца скрывается желание сбить его со следа. И все же, только что столкнувшись с не очень дружелюбным обхождением, Данте обрадовался вежливости Флавио.

— Чем могу вам служить, мессир Данте?

— Хочу приникнуть к источнику вашей мудрости. Мне нужен ваш совет в особой области.

— Считайте, что все мои скромные познания в вашем распоряжении.

— Не стоит скромничать. Вы превзошли все науки о природе. Лучше вас никто не разбирается в них ни во Флоренции, ни в Италии, а может и во всем христианском мире.

Флавио улыбнулся и молча поклонился.

— Что вы знаете о том, как можно изготовить золото? — спросил Данте, стараясь говорить небрежным тоном, хотя и прекрасно понимал, какой чудовищный вопрос задает.

Его поразило то спокойствие, с которым генуэзец ответил на этот вопрос, словно его спросили о чем-то совершенно обыкновенном.

— За свою долгую жизнь я кое-что об этом слышал. Много ошибок, много напрасных надежд. Много лет я не спал ночами, пытаясь овладеть этим искусством. Не знаю, что это было бы такое — божий дар менять свойства природы или дьявольская способность удовлетворять собственную алчность… Человеческий ум не может избавиться от сомнений такого рода, проникая даже в самые маленькие секреты природы.