Ага, значит, это Бисинов домик! Ну и чудеса.

— Мальчик этот тебе ровесник, — сказал дедушка, — он там совсем один.

«Один… — будто острым крючком поддели Ваню эти слова. — Что же он там делает, один? И что же не побеспокоится о своем деде?»

Дедушка не успел еще как следует наставить ошеломленного Ваню, а сердце парнишки сжалось: надо, немедленно надо пойти туда! Рассказать обо всем тому мальчику и привести его сюда.

Ваня ответил, не колеблясь:

— Иду.

— Иди, сынок… — Дедушкины глаза были полны не только теплом и заботой, но и тревогой. — Вот только найдешь ли один?

— Найду.

— Можно бы, конечно, выйти к реке, спуститься до устья Торопца, а там — вдоль ручья, вверх… но эдак-то крюк велик больно…

— Я напрямки пойду, дедушка. Так, как мы вместе шли.

— Ну-ну. Только слишком-то уж не поспешай, Ванюша, чтоб ненароком с тропы не сбиться.

— Не собьюсь.

— И Сюдая с собой возьми.

— А я хотел его здесь оставить, чтобы вас охранял.

— Не оставляй, тебе он нужнее будет, — велел дедушка.

— Ладно.

— А коли заплутаешься, Ваня, выходи на юг, к реке, на дневное светило. А солнца не будет, по матке к ней направляйся — от реки тебе будет легче найти нас.

— Понимаю.

— Сюдая возьми на поводок, не то спугнет глухаря, погонится — да обо всем и забудет.

Ваня принес из ручья воды в коробе, разлил по кружкам и поставил их возле лежащих: пусть пьют, когда одолеет жажда. Положил им по ломтю хлеба да по куску мяса. И себе на обед сунул в лаз сверток. Прихватил ружье, все еще заряженное пулей, а дедушкину пищаль положил рядом с ним. Тот ласковым кивком поблагодарил внука.

Ваня двинулся вверх по ручью. Прошел шагов десять, и вдруг — словно обухом по голове: да как хоть зовут этого парня? А то ведь, как знать, может и не подпустить близко. Вернулся, спросил Бисина.

— Вадим, — ответил черный старик, задумчиво глядя на Ваню. Добавил: — Найдешь дом, захватите побольше лекарств да бинтов…

Сюдай некоторое время бежал спокойно, но вдруг с силой потянул за поводок — под гору. Оттуда пахнуло навозно-кровяным смрадом. Вот, оказывается, куда утащил дедушка лосиную требуху. Вот где пировал ночью медведь.

— Пошли, Сюдай! — одернул Ваня. — Некогда нам прохлаждаться. Если все обойдется, сегодня же надо вернуться в шалаш. Непременно надо вернуться! Дедушку-то ночью одного не оставишь…

То шагом, то бегом Ваня следовал за собакой, до боли в глазах всматриваясь под ноги, чтобы не потерять едва заметную охотничью тропку на границе сухого бора и волглого ложа ручья. Она заросла травой, затянулась мхом, кустиками брусники, черники — Ваня не сбивается с нее, пожалуй, благодаря тому, что уже знает, в каких местах ее обычно прокладывают таежники.

Да и приметы помогают. Вот — большой муравейник, подле которого они с дедушкой делали привал. Ну и пирамиду соорудили муравьи! Выше Ваниного роста, стенки плотные: он тогда похлопал по ним, и руке почудилось, что домик вылеплен из глины или даже из камней сложен. Сколько живых существ кишит в этом муравейнике — миллион? С виду-то они будто бы и все одинаковы: с тонко перетянутыми туловищами, с дрожащими усиками, и каждый словно отлит из капли блестящей золотистой смолы. Всяк куда-то спешит деловито. Эвон какие дороги проложили они на все четыре стороны от своего городка — в плешь истоптали густомшистую боровину малюсенькими ножками.

Ваня передохнул возле муравьиного города после пробежки. Тут, на сваленной конде, они с дедушкой сидели, вон дедушкин окурок лежит. Хотя мальчик знал о том, что покуда не заблудился — негде еще было плутать, — но, увидев знакомые приметы, почувствовал себя гораздо уверенней.

Он глядел на суетливо кишащий, шелестящий муравейник. Спешат, спешат… Он спешит — и они спешат. Но у него, у Вани, такие важные и неотложные дела нынче! А у них-то что за забота?.. Все одинаковые, будто бы из бусинок темного янтаря. И тоже спешат, торопятся, что-то волокут-тащат. Какая цель ими движет? И как в эдакой кишени они различают друг друга?

Дедушка еще говорил, что один такой муравейник стоит на страже всего окрестного леса, уничтожая вредных жучков.

Вот ведь как получается в жизни: со стороны покажется, что муравьи лишь для своего благополучия стараются-копошатся, а оказывается, что и лесу от того польза, а стало быть, и людям.

Но Ване сейчас некогда ломать над всем этим голову. Надо бежать вперед и вперед, искать мальчика по имени Вадим. Интересно, как он поведет себя, когда узнает, что произошло с его дедом? Или лучше не сообщать сразу? Просто сказать: заболел, мол, не может прийти… Ну да ладно, это пока оставим, сперва еще надо до места добраться.

Погоди-погоди, а почему ложе ручья так резко заломилось влево? Стой-ка, ведь это уже не ручей, а просто овражек…

Ваня осматривается, перекидывает взгляд через ельник, что в низине. Да так оно и есть: за елями виднеются сосны, а добрая сосна в логу не растет. Стало быть, надо перейти через этот овражек, а не топать вдоль. Ваня входит в кочковатую низину, в густые заросли осоки и узорчатых опахал крупнолистого папоротника. Сюдай, бегущий на поводке, не противится — видно, и он понимает, что на привязи ведут его неспроста.

Они пересекают ложбину, поднимаются на опушку бора, и там охотничья тропа обозначается снова, вьется вдоль ручья. Навстречу им попадаются истлевшие, затянутые мхом останки старых слопцов, расставленных когда-то по краю бора — по обычаю охотников — на песчаных да ягодных местах. А рядом ручей. Тут для глухарей и еда, и питье, и камушки-жернова, чтобы молоть грубую пищу, есть и чистый песок для купания.

Ваня рад, что в частых походах с дедом научился читать лесную тропу, понимать все эти премудрости. Он торопливо шагает, а душа, переполняясь заботами, как бы взбухает, всходит, словно живое тесто в квашне. И думы самые разные: о людях, когда-то проложивших этот охотничий путик, о стариках, оставленных в шалаше, о том, что хорошо бы мальчишки из деревни видели его вот таким: самостоятельно идущим по бескрайней парме.

А глаза не забывают следить за тропой, за всем, что вокруг: слева долгие сосны в золотистой коре, справа ели да ярко-зеленая хвоя пихты. Время от времени тропа неожиданно упирается в густую щетину молодого хвойника, сплошь повитого прозрачной, сверкающей на солнце паутиной, так что и войти невозможно, хочешь не хочешь, а приходится обходить стороной — и потом снова искать свою тропу.