однако пока не решился открываться сполна, добавил лишь: — И рыбы можно будет наловить, сколько душа пожелает…

Ваня вспомнил о хариусах, спрятанных у Звонкого переката, согласился:

— Можно, конечно.

Два мальчика уплетали наваристый суп. Обоим было по четырнадцать, оба уже вытянулись — почти мужики, налились силой. Во время еды уголками глаз посматривали друг на друга. Ваня все не знал, как рассказать о том, что на самом деле случилось с дедом.

Но тот сам опередил вопросом:

— Ты даже не сказал, чем дед заболел?

— Грудь… — неопределенно вздохнул Ваня.

— Грудь?

— Да… в общем… — Ваня не смел поднять взгляд, но все же поднял и увидел в черных глазах Вадима озабоченность, тень недоверия. Добавил тихо: — Они, Вадим, с моим дедом стреляли друг в друга…

— Стреляли?! — Вадим вскочил с места, словно ужаленный. — Как так стреляли? Зачем? Что за чушь?

— Видишь ли, мой дедушка — охотинспектор… — Ваня старался говорить спокойно. — А там, около Черного ручья, лосиха попала в петлю, удавилась. А лосенок возле нее остался, еще живой. Ну, я и понес беднягу к избушке у реки. А дедушка остался… Вот тогда и нагрянул твой дед, петля-то его была. А они с моим — недруги давние. И оба снайперы — ружья вскидывают одновременно…

— Значит, мой дед убит? — кинулся к нему Вадим. — Мертв, да? Говори прямо!

— Будь он мертв, как бы я здесь очутился? Откуда бы узнал твое имя? — Ваня встал против Вадима, который, судя по всему, начинал терять самообладание.

— Н-да… — сразу остыл тот.

— Оба живы. Я их перевязал, как сумел.

— А вы-то откуда взялись? Кто вы такие?

— Мы из Лунгорта, село такое.

— Лунгорт? Мой дед тоже оттуда родом.

— Да. Твоего деда там звали Бисином.

— Бисин? Это, если сказать по-русски… Огненный Глаз, да?

— Да, — подтвердил Ваня. — А моего дедушки прозвище — Солдат Иван.

— Солдат Иван?! — опять распалился Вадим. — Это его лесная избушка стоит возле Тяна?

— Наша, — отчеканил Ваня. — И мы ее не прячем, она у всех на виду.

Но Вадим не расслышал или не понял подковырки.

— Солдат Иван… как же, знаю… мой дед рассказывал о нем.

— Нам с тобою сейчас рассуждать недосуг. Надо, покуда светло, добраться до них.

— Да… — Вадим притих. — Они что — так в лесу и лежат?

— Я для них шалаш сделал.

— Да-да, надо идти… — Вадим начал собирать рюкзачок, искоса посматривая при этом на Ваню: кем его считать — другом или врагом. С одной стороны, вот, пришел же, разыскал его, да и деду оказал помощь. Но если взглянуть на все иначе: петля-то ведь поставлена его дедом, и если они заявят куда следует, могут быть неприятности… Ведь поднял ружье на охотинспектора выживший из ума старик… из-за несчастного лося… а может быть, он уж и умер? — И правда, пойдем поскорее! Стой, погоди: тут у нас аптечка!.. — Он открыл ящичек с красным крестом, торопливо начал рыться в нем. — Стрептоцид — это на рану, анальгин — от боли, аспирин — от жара… Ну и дела! Как снег на голову. Пошли скорее…

— Куртку прихвати, — указал Ваня на висевшую на стене одежку.

— Верно. В лесу по ночам уже холодно.

Собаки на улице все еще глухо рычали друг на дружку.

Мальчики накормили обеих костями да хлебом. Взяли на поводки, зашагали к лесу.

24

Старики долго лежали молча, без звука, хотя обоих грызла тревога за внуков.

Первым заворочался Бисин. Он с трудом дотянулся левой рукой до кружки с водой, сделал несколько глотков, спросил:

— А найдет ли мальчонка Вадима?

— Дом-то уж, во всяком случае, отыщет, — ответил Солдат Иван, ему тоже хотелось хотя бы разговором отвлечься от докучных дум.

— Когда твой расскажет Вадиму, что стряслось, не больно-то будет ему приятно услышать…

— И Ване было не сахар… глядеть на все это.

— Я думаю… — вздохнул Бисин. — Да, Солдат, мы с тобой всю жизнь — враги. А если и нашим внукам это же суждено?

— Значит, тебе твой дорог, коли волнуешься.

— А ты думал, что у Бисина только кулак да патроны в стволе? Совсем, мол, без сердца…

— Мягким ты отродясь не бывал.

— Да ежели хочешь знать, я никого на земле так не любил, как этого парнишку люблю. Ни сына своего, ни дочь. И ни жену, никого, а вот — внука… Он — это будто я сам. Даже себя дороже. Я-то что? Я свое прожил. А он вместо меня на земле останется, мое место займет.

— И мне мой внук столь же дорог. В лесу хожу всегда с ним. Даже сюда привел. Сколько времени на лодке поднимались, водораздел пересекли… Дай, думаю, покажу пареньку Великие боры. Пусть и он полюбит Тян-реку да чистые лесные ручьи… В другой раз, может, я уж и не смогу сюда наведаться. Восьмой десяток землю топчу…

— И я с той же думой привел сюда внука.

— Привел разве? На вертолете домчал.

— На нем, конечно. Быстро долетели, хотя и из самого города.

— Ну-ну. Тогда все ясно. И откудова этот дом, дворец твой, и все остальное… Широко живешь…

— Ты же сам знаешь, Солдат, что в худых избах я сроду не жил. — В голосе Бисина опять появились чванливые нотки. — В селе-то наша хоромина самой заметной была и теперь, говорят, стоит — амбулаторией служит… После того, как ты меня из Лунгорта спровадил, я тоже в большом дому проживал, в казенном, правда… И нынче, в городе, я неплохо устроился — жилой кооператив называется, на свои кровные куплено. Зачем стесняться, коли есть возможность…

— Вертолетом, значит, прибыл? Ну, язви тя в корень… — вконец разбередилось сердце солдата. — Уже с вертолетовой подмогой изводить леса да воды взялись. Покуда все до крохи не загубят…

— А ты что, впервой о том слышишь?

— Слышать-то слышал. А в голове никак не укладывалось.

— Эх, Солдат! Каким ты младенцем наивным был, таким, гляжу, и остался. Дальше собственного носа ничего не видишь… Умные люди нынче только на вертолетах да машинах и охотятся. Да еще на «Буранах» — зимой, по снегу шуруют. Куда хочешь проникнуть можно — и в глубокие чащи, и на озера тундровые… А ты сваришься тут из-за паршивого лося! Мало ли таких лосей прямо с вертолета стреляют?

Солдат Иван все не мог прийти в себя от изумления:

— Ну, Бисин!

— Да, я привык жить на полную катушку. Широко и сытно, — сказал самодовольно.

— Стало быть, жизнь тебя нисколько не переменила?

— Почему-же. Научила кой-чему… Живу, никого не задевая. Ты меня не тронь — и я тебя не трону.