— Но самолеты там есть? — спросил Грязнов.

— Да, имеются… Маленькие, тренировочные. Еще планеры. Потом дельтапланы с моторами. Нынче стало модно у богатеньких посидеть за штурвалом, как говорится. Полетать, попарить, перед своими девками пофорсить — вот, мол, какие мы крутые! Но как были любители, так ими и остаются. Хуже другое, летают они где ни попадя, дисциплины никакой не соблюдают. И такие вот вполне могут идущему на посадку лайнеру козью морду заделать. Просто из подлости, из озорства. Это я к чему? Ну, как предисловие, чтоб было понятно. Короче, какой-то неизвестный летчик, видимо находившийся в тренировочном полете, сообщил «земле», в смысле — «шефу», что видит цель и идет в атаку. «Шеф», или кто он там, отвечает: «Не валяй дурака», на что пилот передает: «Вас понял, не валяю». А потом я слышал в эфире лопающиеся звуки, похожие на выстрелы автоматического оружия. Может, это был пулемет. Или автоматическая авиационная пушка.

— Что, прямо вот так, непосредственно? — изумился Грязнов. — Там у вас что, военные самолеты? Истребительная авиация? Воздушные пираты?

— А черт их знает… Надо ехать, смотреть. Словом, что было, то было. Я отдам вам эту запись, а вы проверяйте себе, сколько душе угодно, — помрачнел Тимофеев, видимо посчитавший, что генерал ему не поверил. И Грязнов увидел это.

— Вы меня неправильно поняли, Олег Иванович. Вам я полностью доверяю. И проверку мы устроим. Меня другое интересует: вам прежде приходилось слышать переговоры посторонних пилотов с «землей», со своим аэродромом, или это был исключительный случай?

— В том-то и дело, что не исключительный. Болтают без всякого контроля. Но чтоб — «в атаку», такое услышал впервые. Я счел поначалу за дурацкую шутку. Ну мало ли, думаю, сдурел пилотяра, почувствовав опьянение высотой, такое у новичков бывает. Вообразил себя на минуточку Покрышкиным или Кожедубом. Но позже, после известия о катастрофе, поймите, что я должен был думать? Бред сумасшедшего? А в общем, так вам скажу: меня об этом не спрашивали, я и молчал. Если б сразу спросили — не знаю. Но потом вот Боря посоветовал завязать язык от греха. Может, я в чью-то тайну нечаянно залез? И тогда, узнав об этом, господа хорошие мокрого места от случайного свидетеля не оставят. Подумал я и согласился с ним…

— Ладно, спасибо, думаю вы очень нам помогли, — сказал Грязнов.

Тимофеев достал из-за шкафа коробку с магнитофонными кассетами, перебрал их — надписей на них не было, просто какие-то одному ему понятные значки, нашел одну и отдал ее генералу.

— Вот все, больше ничего нет.

Грязнов спрятал кассету в карман, сложил на столе записанные им в протокол допроса свидетеля вопросы и ответы, предложил прочитать и подписать Тимофееву. Олег Иванович бегло просмотрел записи и расписался на каждом листе. Можно было заканчивать.

— А что, Олег, вы не в курсе, следствие к вашему начальству не обращалось с вопросом, не было ли в ту ночь в непосредственной близости с самолетом, потерпевшим аварию, какого-нибудь другого летательного средства? — спросил напоследок Грязнов, поднимаясь.

— Ну как же! — ухмыльнулся Тимофеев и посмотрел на Симагина. — Обязательно, первым делом. Но мое начальство даже не соблагоизволило у меня поинтересоваться этим вопросом, а уверенно ответило, что по всем имеющимся у него, начальство имею в виду, данным, кроме спецлайнера, на борту которого находились министр и его помощники, в непосредственной близости от аэропорта никаких других самолетов не было. Это официальный ответ.

— Спасибо, буду иметь в виду. А сейчас мне надо сделать срочный звонок Сане, уже двенадцатый час.

3

В половине двенадцатого, переговорив по телефону с Грязновым, Турецкий позвонил Смурову и напомнил тому, что с утра ждет его в прокуратуре для снятия показаний относительно известного дела. Алексей Петрович красиво изобразил свою забывчивость. Ах, как ему было неудобно из-за того, что он попросту упустил из виду такую мелочь, как встреча с Турецким. Ну да, конечно, он помнил, вчера ведь, кажется, договаривались, однако какие-то утренние дела… Что за дела? Да, в общем, имеющие непосредственное отношение к гибели министра. Долгий разговор с министерством. По сути, ему, Смурову, в настоящее время приходится держать на своих плечах все министерство. А это — тысячи больших и малых проблем. И надо срочно лететь в Москву, и этот допрос еще — как-то все сошлось разом, поневоле забылось. Но он приносит свои искренние извинения, буквально через десять — пятнадцать минут генерал Митрофанов подвезет его в прокуратуру.

— Он ведь нам, надеюсь, не помешает? — наивно этак бросил Смуров, не ожидая возражений.

— У меня в настоящее время нет никаких оснований, да и острой необходимости в его присутствии во время нашего с вами разговора. Допрос, — философски заметил Турецкий, — это, я бы сказал, в некотором роде некое интимное действие, как говорят у нас в Генеральной прокуратуре, которое происходит между двоими, и присутствие третьего лица, постороннего, в это время нежелательно. — Тон у Турецкого был — ну сама любезность, приправленная легкой игривостью! — Кстати, и вопросы к Георгию Александровичу у меня обязательно возникнут тоже, но несколько позже, зачем же нам тревожить человека раньше времени, верно? — И, не дожидаясь ответа, заключил: — Так я непременно жду вас, Алексей Петрович. Именно вас.

Телефонная трубка легла на место, и Турецкий хитро рассмеялся: он представил себе, как сейчас вытянулось лицо этого красавчика Смурова. И как наверняка налился краской Митрофанов, получивший такой откровенный «отлуп».

Он же не знает, что в кадры МВД еще с утра ушли запросы, которые касались и командировки самого Митрофанова — не за свои же деньги ехал он якобы в отпуск — рыбку енисейскую половить, и этого Рауля, и его странной команды. Ответ должен был прийти, с учетом всех бюрократических затяжек, к концу дня. Вот тогда и прояснится схема «беседы» с генералом и его помощниками…

Смуров, заметил Александр Борисович, был сдержан и внешне спокоен, но внутренне определенно разъярен. Видно, все никак не мог понять, как это с ним могут разговаривать в непререкаемом тоне. Сам он — может, это другое дело, но с ним?! И похоже, в его решительности, с которой он вошел в кабинет, было больше всего желания в иносказательной, так сказать, форме дать по морде этому зарвавшемуся следователю, кем бы он ни являлся.

Турецкий вмиг это усек и противопоставил свою тактику. Встал, вышел навстречу, самым радушным образом пожал Алексею Петровичу руку и посетовал, что пока у него, к сожалению, нет помощника, а лучше помощницы, которая вмиг сварганила бы для них со Смуровым по чашечке хорошего кофе. Ничего не поделаешь, придется варить в казенной кофеварке самому.

— Присаживайтесь, Алексей Петрович, располагайтесь, как вам удобнее. Знаете, у нас, следователей, не принято говорить «садитесь». Клиентуру-то нашу вы, конечно, представляете? В основном уголовный элемент, который на реплику «садитесь» реагирует весьма своеобразно и очень болезненно. «Сам, — отвечает, — садись, следак, а я всегда успею!» Вот и «присаживаем» поневоле! — Турецкий рассмеялся, балагуря и включая электрическую кофеварку, которую «пожертвовал» ему самолично прокурор Зинченко — наверняка в знак особого расположения. — Вас не смутит, если я буду делать сразу два дела? Следить за кофеваркой и задавать вам вопросы? — Он весело, почти по-приятельски взглянул на Смурова поверх очков и подмигнул ему. Тем более что у меня их будет немного, и, я бы даже сказал, скорее, формального свойства.