* * *

Иннокентий или Анаклет — нелегко сказать, претензии какого из кандидатов имели под собой большее основание. Анаклет, вне всякого сомнения, мог похвастаться куда более широкой поддержкой как среди кардиналов, так и среди клириков вообще. С другой стороны, те, кто голосовал за Иннокентия (пусть их было и немного), составляли большинство в электоральной комиссии восьми, которую учредила Священная коллегия. То, как они исполняли свои обязанности, по меньшей мере вызывало вопросы, однако, с другой стороны, и избрание Анаклета едва ли можно признать соответствующим всем правилам. Более того, его избрали и ввели в сан уже после другого папы.

Одно было ясно. В самом Риме после того, как Пьерлеони в течение ряда лет умасливали население, Анаклет пользовался ошеломляющей популярностью. К 15 февраля 1130 года он и его партия взяли под контроль Латеранский дворец, а 16-го они захватили собор Святого Петра. Здесь, неделей позже, Анаклет прошел церемонию инаугурации, в то время как Иннокентий удовольствовался более скромной церемонией в церкви Санта-Марияновелла. С каждым днем Анаклет укреплял свое положение, а его агенты все более щедро раздавали деньги, пока наконец золото папы — добытое, если верить врагам последнего, путем тотального ограбления главных храмов Рима, — не перенесли в крепость Франджипани. У покинутого последними сторонниками Иннокентия не оставалось иного выбора кроме бегства. Уже в начале апреля мы видим его письма, составленные в Трастевере. Месяц спустя он тайно зафрахтовал две галеры, на которых в сопровождении всех верных ему кардиналов, за исключением одного, спустился вниз по Тибру.

Это бегство стало его спасением. Анаклет сумел завладеть Римом с помощью подкупа, однако в других местах Италии чувства населения были, безусловно, на стороне Иннокентия. Его восторженно приветствовали в Пизе, то же произошло и в Генуе. Там он сел на корабль для путешествия во Францию, и к тому времени, когда Иннокентий приплыл в маленькую бухту Сен-Жиль в Провансе, к нему почти вернулась прежняя уверенность. Для этого были основания. Когда ему повстречалась ожидавшая его в Сен-Жиле депутация из Клюни, с шестьюдесятью лошадьми и мулами в обозе, готовая сопровождать Иннокентия в двухсотмильном путешествии к этому монастырю, он наверняка почувствовал, что, по крайней мере, насколько это касалось Франции, свою битву, можно считать, выиграл. Если наиболее влиятельное из французских аббатств было готово оказать поддержку ему — одному из своих чад, то он мог не особенно опасаться других. И когда городской собор в Этампе собрался в конце лета, чтобы вынести окончательное решение, официально высказался в его пользу, то тем самым лишь подтвердил свершившийся факт.

Таким образом, с Францией было все в порядке; а что же империя? Ведь от ее позиции зависел конечный успех. Однако германский король Лотарь Саксонский отнюдь не определился с решением. Он вел упорную борьбу за власть с Конрадом Гогенштауфеном, и ему приходилось взвешивать каждое решение. Кроме того, Лотарь не был коронован в Риме. Вражда с папой, в руках которого находился Вечный город, могла повлечь за собой опасные последствия. Однако Иннокентий не беспокоился понапрасну — его сторону принял самый могущественный из всех возможных защитников и наиболее выдающихся религиозных мыслителей XII столетия — святой Бернар Клервоский.

Для беспристрастного наблюдателя XXI века, свободного от воздействия удивительного личного магнетизма, благодаря которому Бернар подчинял себе всякого, с кем общался, он не выглядит привлекательной личностью. Он был высок ростом и худ, его черты несли на себе печать постоянных страданий, порожденных лишениями и тяготами, которым он подвергал себя всю жизнь; горевший в его сердце религиозный пыл не оставлял места терпимости или умеренности. Его участие в общественной жизни началось в 1115 году, когда аббат Сито англичанин Стивен Гардинг отпустил этого двадцатипятилетнего харизматичного монаха, поручив ему основать дочерний монастырь в Клерво (Шампань). С этого момента слава Бернара стала расти — причем сам он почти не прилагал к этому усилий. Последние двадцать пять лет своей жизни он не предавался покою, но проповедовал, убеждал, доказывал, участвовал в диспутах, писал бесчисленные послания, неизбежно втягиваясь в любой спор, который, по его мнению, имел отношение к важнейшим принципам христианства.

Раскол папства представлял собой именно такой случай. Бернар, не колеблясь ни минуты, объявил себя сторонником Иннокентия. Его резоны, как всегда, основывались на эмоциях. Кардинал Аймерик был близким другом; с другой стороны, Анаклет являлся воспитанником Клюни — монастыря, который Бернар презирал, считая, что его братия предала идеи реформ и поддалась тем самым искушениям — страсти к наживе, мирской суетности, которые призвана была искоренять по замыслу его основателей. Еще хуже, что Анаклет имел еврейские корни; как напишет позднее Бернар Лотарь, «не на пользу Христу, если отпрыск еврея займет престол Святого Петра». Вопрос о происхождении Христа и святого Петра ему не пришел на ум.

Анаклет, сидя в Риме, прекрасно понимал необходимость международного признания. Однако если его соперник мог добиваться поддержки лично, то сам он полагался на переписку, которая пока не принесла ему особого успеха. Стремясь заручиться поддержкой Лотаря, Анаклет пошел столь далеко, что отлучил Конрада от церкви, однако на короля это не произвело впечатления — он даже не ответил на его последующие послания. Во Франции к его легатам отнеслись пренебрежительно. А теперь, когда до него дошли вести о все новых и новых декларациях в пользу Иннокентия, Анаклет не на шутку забеспокоился. Влияние оппозиции оказалось намного больше, чем он ожидал. Она беспокоила его все больше, ведь теперь уже речь шла не о владетельных князьях, благоволивших его врагу, но о самой церкви. В течение предшествующих пятидесяти лет благодаря значительным успехам клюнийской реформы и под влиянием Гильдебранда она превратилась в сильный и сплоченный институт. Как грибы росли религиозные ордена, что придавало ей эффективность и динамичность. Клюни при аббате Пьере Достопочтенном, Премонтре при Норберте Магдебургском — том самом, который убедил Лотаря оставить письма Анаклета без ответа, — и Сито при Бернаре Клервоском представляли жизнеспособную, позитивную силу. Все три монастыря выступили в защиту Иннокентия, и их поддержка была равносильна поддержке всей церкви.

У Анаклета остался лишь один возможный способ действий: подобно другим отчаявшимся папам прошлого, он обратился к норманнам. В сентябре 1130 года, примерно в то время, когда собор в Этампе принял решение в пользу Иннокентия, он отправился из Рима в Авеллино, где его ожидал великий граф Сицилии Рожер II д'Отвиль. Рожер наследовал своему отцу и тезке в 1101 году[111]. Первая высадка на Сицилии состоялась еще сорок лет назад, и Рожер I превратил истерзанный бесконечными войнами остров, население которого пребывало в страхе и отчаянии, где все пришло в упадок после двух столетий безвластия, в политическое целое, обеспечил мир и процветание, в условиях которых три народа (норманны, греки и арабы) и три религии (католицизм, православие и мусульманство) счастливо уживались друг с другом и в отношениях между ними царило взаимное уважение и согласие. Его сын получил в наследство два норманнских герцогства в Апулии и Калабрии в 1127 году, а на следующий официально получил инвеституру от папы Гонория. Теперь, как он объяснил Анаклету, его задачей являлось создать из трех владений единую державу. Меньше чем королевством эта держава быть не может, и теперь Рожер отчаянно нуждался в королевской короне.