Со временем женщины легкого поведения начали плавно перемещаться с улиц Амстердама в стены домов, где выставляли себя на продажу прямо из окон. Это было заметно проще и удобнее — не нужно скитаться и мерзнуть на улицах, а потом еще и искать укромное местечко.

Несмотря на то что нормы морали стали заметно строже относительно прошлых веков, торговля телом все равно не становилась менее бойкой. Испанцы, пришедшие к власти в Нидерландах, объявили совместно с протестантской церковью проституцию страшным грехом перед небом и преступлением перед людьми… и начали сами выступать сутенерами. По закону притоны могла содержать и контролировать только городская стража, поэтому официальные заведения подобного типа функционировали лишь в нескольких местах — на улицах Пейп и Халстиг. Остальные публичные дома были взяты под арест, а проститутки штрафовались.

Городские власти Амстердама ничего не имели против подобного ведения дел. Они считали, что это достаточно выгодно для города и для контроля порядка в нем. Кроме того, добропорядочным горожанкам уже не стоило бояться дурного влияния на своих дочерей и насилия к ним со стороны заезжих моряков. Однако городская и религиозная власть Амстердама поставили ряд условий в отношении проституток и их клиентов: проститутки не имели права на замужество, а женатым мужчинам запрещалось посещать публичные дома. И конечно же все эти правила были скорее исключением из общей нормы; по крайней мере в отношении мужчин. Жизнь, как обычно, внесла коррективы в благие намерения власть имущих.

Антонио де Фариа шел по улицам Амстердама и дивился архитектуре строений. Альфонсо Диас, который не раз бывал в этом городе, объяснил ему, что при строительстве домов на каналах должны были соблюдаться жесткие ограничения, несмотря на несметные богатства владельцев. Дома лепились друг к другу, как ласточкины гнезда, а их фасады смотрелись неправдоподобно узкими. Зато в глубину все строения были сильно вытянуты и напоминали портовые склады в Севилье. Городской магистрат ограничил и расцветку домов. Они были темно-красными, черными и серыми, а двери — только темно-зелеными.

Два нижних этажа строений имели огромные окна, а верхние этажи — маленькие. Это было связано с тем, что на нижних этажах жили, а на верхних хранили товары. Кроме того, дома, как правило, были наклонены в сторону канала, и вовсе не оттого, что их клонило от старости. Просто товары на верхние — складские — этажи втягивали через окна на веревках, и чтобы не портить во время таких работ красоту фасада, дома строили с наклоном на внешнюю сторону.

— Чудны дела твои, Господи, — сказал Антонио де Фариа, проходя мимо одного из таких домов. — Того и гляди рухнет.

— Все когда-нибудь рухнет, — буркнул Альфонсо Диас.

Он шел и нервно оглядывался. В прошлый приезд капитану «Ла Маделены» пришлось поупражняться в фехтовании с портовым сбродом, и теперь он с трепетом ожидал, что может встретить кого-нибудь из тех, кому он испортил шкуру. Ему вовсе не хотелось закончить жизнь на амстердамской брусчатке, тем более, что впереди его ждала хорошая прибыль и новые торговые горизонты. Проходя мимо Аудекерк, он истово перекрестился и мысленно попросил святого Николаса посодействовать в дальнейшем плавании.

За многовековую историю существования Амстердама у города сменилось много святых покровителей, но главным всегда оставался Синтерклаас — святой Николас. Этот святой прославился в IV веке. Как рассказывала легенда, он спас от страшной участи трех мальчиков, которых злой трактирщик хотел замариновать и посадил для этого в бочку с рассолом. С тех пор за святым Николаем и закрепилась репутация великого защитника маленьких детей. Кроме того, амстердамцы были привязаны к своему святому еще и за то, что он усмиряет бури, покровительствует рыбакам и торговле.

Первым делом решили посетить винный погребок. Пока два жуира добирались до района Ла Валлен, их начала мучить жажда и примитивная мужская зависть: встречные морячки, покидавшие юдоль пьянства и разврата, выписывали по брусчатке такие кренделя, что приходилось прижиматься к стенам домов, дабы случайно не оказаться на пути какой-нибудь развеселой компании. Ни Диасу, ни де Фариа не хотелось ввязываться в драку по столь ничтожному поводу.

Винный погребок оказался просторным и относительно чистым, хотя его вид снаружи совсем не предполагал присутствие гигиены даже в ничтожных количествах: обшарпанные стены, подслеповатые, давно не мытые оконца, хлипкая дверь, державшаяся на честном слове, грязные ступени, ведущие вниз (питейное заведение располагалось в полуподвале) и ржавая вывеска над входом. Она была изготовлена из металла и изображала кота, который держал в зубах толстую рыбину, весьма отдаленно похожую на сельдь. Погребок так и назывался — «Кот и селедка».

Обстановка погребка поражала пуританской скромностью — длинные дубовые столы, лавки, на стенах — кованые подсвечники и стойка, составленная из больших винных бочек. Потолок поддерживали массивные балки, почерневшие от времени, а пол был посыпан опилками, благо такого добра хватало — пилы на амстердамских верфях работали с раннего утра и до позднего вечера.

Климат в Нидерландах был мягким, а в Амстердаме — тем более. Зимы почти не было, и хозяин погребка решил не тратиться на такую роскошь, как отопление, то есть на сооружение камина. Ведь дрова, а тем более, древесный уголь, стоили немалых денег. Если на дворе становилось совсем уж холодно, то в стенных нишах устанавливались жаровни с тлеющими угольями.

Испанцы заказали себе дженевер, о котором Антонио де Фариа поведали пираты, промышлявшие в Северном море, и которых судьба неизвестно каким образом занесла на Гоа. Обильная закуска в погребке, как в тавернах и харчевнях, не полагалась — только сельдь в разных видах. Альфонсо Диас оказался прав — весь город был пропитан селедочным духом.

Погребок полнился моряками. Кого здесь только не было! Морские волки разных народов и национальностей, которые в это смутное время нередко сражались друг с другом, адепты разных религий и верований, разговаривающие на многих языках, тем не менее проявляли удивительную солидарность, когда дело касалось выпивки. В винном погребке царил дух морского братства и единения, невозможный при иных обстоятельствах.

Конечно, мир и благодать в погребке в любое время могла нарушить пьяная ссора, и тогда в ход шли не только кулаки, но и холодное оружие, однако это были всего лишь неприятные эпизоды, которые тушились всем сообществом, не давая пролиться большой крови.

— А что, вполне приличный напиток, — громко сказал Антонио де Фариа по-испански, когда ему принесли третью кружку дженевера.

До этого гуляки с «Ла Маделены» вели себя тихо и разговаривали вполголоса, притом на скверном немецком, который был в ходу среди нидерландцев. На этом настоял Альфонсо Диас.

— Тише! — зашипел на него капитан «Ла Маделены». — Говорите по-немецки!

— Послушайте, сеньор капитан, я уже язык сломал на этом собачьем лае. Мы кого-то боимся? Или мы находимся не в провинции Испании? Какого дьявола я должен склоняться перед этими пожирателями сельди?!

Антонио де Фариа явно нарывался на неприятности. Дженевер, несмотря на то, что не был сильно крепким, ударил ему в голову, и в идальго проснулся дух пирата и дебошира. Но ему не хотелось ссориться с Диасом, и он все же последовал его совету.