Тем не менее их диалог был услышан. Сидевшая за соседним столом компания притихла и обратила свои суровые взоры на испанцев. Но свою беду, Альфонсо Диас и Антонио де Фариа расположились рядом с инсургентами. Это были горожане, которые намеревались примкнуть к так называемым диким, или лесным гёзам. Голландцы были прирожденными моряками, но кораблей на всех не хватало, и многие стали уходить леса, спасаясь от преследований испанской стражи и инквизиции.

В компании находился и проповедник — костистый мужчина преклонных лет с лицом аскета и фанатичным огнем в глубокопосаженных глазах. По Нидерландам много ходило таких проповедников-краснобаев. В своих пламенных речах они бичевали распущенность и невежество католического духовенства, призывали реформировать церковь, обуздать испанскую тиранию и уничтожить ненавистную инквизицию. А заодно исполняли роль вербовщиков, подсказывая людям, куда нужно идти, чтобы примкнуть к отряду лесных гёзов.

— Испанцы, — коротко констатировал проповедник.

— Похоже, шпионы инквизиции, — добавил один из инсургентов.

— Собаки! — сказал еще кто-то.

Будущие гёзы переглянулись и поняли друг друга без слов…

Антонио де Фариа покидал винный погребок в прекрасном расположении духа. В конце концов он смирился с тем, что ему пришлось разговаривать на чужом языке. И даже начал напевать какую-то скабрезную песенку по-немецки; похоже, из репертуара морских разбойников.

Уже начало темнеть, и гуляки решили, что пора навестить «прекрасных дам». Они шли по улице Пейп, углубляясь в квартал с нехорошей репутацией. Кроме того, что в нем творилось сплошное непотребство, район Ла Валлен отличался еще и отвратительными запахами.

Впрочем, в Европе дурным запахом в те времена нельзя было удивить никого. Улицы городов — даже с виду таких чистых, как Амстердам, воняли мочой, гниющим деревом, крысиным пометом, бараньим жиром; из каминов словно из преисподней несло серой, а мимо бойни хоть не проходи, потому что ее отвратительный запах человека непривычного мог просто сбить с ног. Вонь витала над реками, площадями, в церквях, под мостами и во дворцах. Крестьянин вонял, как и священник, ученик ремесленника — как жена мастера, дурно пахло все дворянство, и даже от короля несло, как от дикого животного. Не помогали никакие ароматические средства и притирания, самые дорогие и изысканные, поэтому и от королевы несло так, будто под ее широкими юбками спряталась старая коза.

Тем не менее идальго и капитан не обращали на запахи никакого внимания. Для них они были как приправа к блюду, пахнущая мускусом. Немало походившие по морям, оба хорошо знали, что такое настоящая вонь. Когда матросы не моются неделями, в бочках начинает гнить солонина, а вода — зацветать, от запахов разложения и грязных тел хочется броситься в море и уплыть к ближайшему острову.

Отойти далеко от «Кота и селедки» им не дали. С десяток темных фигур в капюшонах преградили испанцам дорогу. Антонио де Фариа поначалу подумал, что это слуги святой инквизиции, но клич «Бей испанцев!» быстро вернул его на грешную землю. Нападавшие были вооружены в основном дубьем, и только несколько человек имели холодное оружие — ножи и короткие морские сабли.

Антонио де Фариа мигом протрезвел. Такие резкие переходы от состояния опьянения к готовности драться до последнего ему были хорошо знакомы. Пьянка была бичом пиратов. Каждую удачу они обмывали, притом напиваясь до беспамятства, и нередко охотники за морскими разбойниками брали их буквально голыми руками. Поэтому де Фариа выработал в себе инстинкт повышенной опасности, который не раз выручал его из сложных ситуаций. Несколько мгновений огромной концентрации всех внутренних сил, и пират становился трезв как стеклышко. Этому способу идальго научился у одного китайца-раба, за что потом Антонио де Фариа благородно отпустил его на свободу.

Идальго ударил, как змея, — молниеносно и неотвратимо. Он интуитивно выбрал самого опасного противника, у которого была сабля. Голландец охнул, схватился за раненый бок и упал.

Альфонсо Диас тоже обнажил шпагу, но он был менее ловок, чем Антонио де Фариа, и вскоре его начали теснить. Самое удивительно заключалось в том, что схватка проходила без особого шума; раздавался лишь звон и скрежет клинков, но никаких криков, тем более воплей слышно не было. Даже раненые только тихо стонали и старались убраться из-под ног дерущихся, отползти в сторону. И нападавшие инсургенты, и испанцы не хотели привлекать внимание стражи, потому что за драку им светил подземный каземат.

Схватка длилась недолго. Убедившись, что их противники весьма искушены во владении холодным оружием и что они им не по зубам, инсургенты разом отступили и бросились врассыпную. Только один из них, самый крепкий, — видимо, бывалый моряк — не захотел покидать поле боя. Он дрался весьма искусно, и в какой-то момент его тяжелый кутласс[46]выбил шпагу из рук Альфонсо Диаса будто она была легкой тростинкой.

Торжествующе рассмеявшись, инсургент замахнулся для последнего, смертельного удара, но неожиданно икнул и застыл словно изваяние. Диас, уже мысленно попрощавшийся с жизнью, увидел, что из груди противника торчит острие шпаги. Ничего не понимая, капитан беспомощно оглянулся на Антонио де Фариа, который в этот момент пинком под зад отправил последнего из нападавших в водосток. Пират забавлялся; он был в своей стихии и искренне радовался возможности хорошо размяться.

«Но кто же тогда мой спаситель?» — подумал Альфонсо Диас, совсем сбитый с толку. Ответ пришел незамедлительно. Человек, стоявший позади инсургента, выдернул шпагу, и тот упал. При неярком свете масляного фонаря, который освещал вход в чей-то дом, Диас увидел лицо… Педро Гонсалеса!

— Вы не ранены, сеньор капитан? — заботливо спросил боцман.

— М-м… Н-нет… — с трудом ворочая языком, ответил Альфонсо Диас.

Как Педро Гонсалес оказался на этой улице?! Ведь он должен быть на судне! Альфонсо Диас оставил его вместо себя.

— А, боцман… — Подошел Антонио де Фариа. — Вовремя. Эти портовые крысы нападают только скопом. Но мы хорошо их отделали. Жаль, что некоторые удрали. Можно было продолжать потеху. Трусливые мерзавцы! Не дали возможности повеселиться, как следует.

— Возвращаемся на судно, — сухо сказал Альфонсо Диас. — Увольнение отменяется.

Удивительно, но де Фариа спорить не стал. Мало того, поддержал Диаса.

— Верное решение, капитан, — с одобрением сказал идальго, вытирая клинок шпаги о труп поверженного инсургента. — Не стоит испытывать судьбу. Эти негодяи могут вернуться с подкреплением. А красотки подождут… до следующего раза.

Альфонсо Диас наконец полностью собрался с мыслями и резко спросил Педро Гонсалеса:

— Ты как здесь оказался? Или приказ капитана для тебя уже не закон?