Роман был стремителен, как половодье. Уже два года длилась эта непонятная жизнь. Олег совсем было собрался разводиться с женой, но тут всплыла алмазная бабка, и он понял, что это единственный шанс обеспечить свою будущую жизнь с английской барышней.

Конечно, он мог жениться на ней и так. Высокое положение в московском обществе несколько компенсировало звание советского оборванца на Западе. Но он считал, что у настоящего мужика должны быть деньги. Он не собирался грабить Дашку, он хотел взять себе то, что заработает. Ведь он будет рисковать, вывозя ценности за бугор, может попасть под бдительное чекистское око, когда будет сбывать алмазы. Поэтому он и возьмет свою долю за риск. Тысяч сто, а может быть, сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

Вполне естественно, Тимченко не собирался делиться своими планами с этой гнидой Шориным. Не любил Олег Александра Михайловича, опасался его. Но Шорин мог решить его проблему одним звонком своему всесильному шефу.

В который раз Тимченко посмотрел перекопную баталию.

— Отличная вещь, Александр Михайлович, не понимаю, как Вася бросил ее.

— Мой дорогой Олег, полковника волновали только деньги. Обычные советские дензнаки.

— Вы хотите оставить эту панораму себе?

— Конечно. Знаете, мой отец воевал в Гражданскую. В нашем доме был культ той войны. И у меня остались романтические представления о ней. Когда я включаю этот ящик, мне кажется, что один из бегущих на штурм красноармейцев мой отец.

— Он штурмовал Перекоп?

— Нет. Он воевал на Западном фронте. Вы хотели выпить, Олег?

— А когда я был против?

— Я принесу по рюмочке джина. Не возражаете?

— Вопрос не по делу.

— Понял. Несу.

— Александр Михайлович, неудобно, конечно, в такой день вам мозги пудрить, но…

— Есть просьба? — перебил его Шорин.

— К моему стыду, да.

— Сейчас я принесу выпить, и мы поговорим.

Шорин вышел в кабинет, достал из бара бутылку и два бокала, налил их до половины, вынул из кармана стеклянную трубочку и бросил таблетку в бокал Тимченко.

Олег сидел в кресле, ожидая хозяина.

— Ну, теперь можно и о деле поговорить, — сказал Шорин. — Слушаю вас, мой дорогой.

— Мне так неловко…

— Мы не гимназисты.

— Вы так много сделали, чтобы я стал завотделом…

— Олег, вы нашли другую работу?

— Да нет, хочу собкором в хорошую страну уехать.

Шорин отпил глоток, посмотрел на Тимченко внимательно и насмешливо. «Уехать хочешь. Камушки увезти. Ладно, поможем тебе. Не захотел быть заведующим, уедешь собкором, но без камней».

— Олег, вы знаете, как я к вам отношусь. Два дня назад мне сказали, что есть вакансия зав. корпунктом АПН в Мадриде. Согласнын?

— Еще бы!

— Так тому и быть. А теперь до дна за вашу новую работу.

Они выпили.

— Пойдемте к гостям, — сказал Шорин.

Тимченко тяжело поднялся.

— Что-то я перепил, — вздохнул он, — в сон тянет.

— Так в чем дело? Ложитесь на диване, вздремните часок. А потом опять к столу. Давайте пиджак, повешу на стул.

Из бильярдной выглянул Кролев.

— Что, Саша, готов Олежка?

— Устал немного.

— При таком разгуле любой устанет, — засмеялся Кролев, — сейчас Алика обыграю и пойду доедать.

Шорин отнес замшевый пиджак Тимченко в кабинет. В боковом кармане лежал увесистый кожаный кошелек с ключами. Шорин достал его, сунул в задний карман брюк. Спустился в столовую, где спал, уронив голову в тарелку, Потемкин, а пьяный Виноградов отпаивался кофе. Он посмотрел на Шорина и икнул.

«Обожрались халявщики. Власть партийная. Совесть нации. Один — мелкий взяточник, второй, румяный гомик, пользует балетных мальчиков, а они за звания да выезды делают ему такое, что издателю шведского порножурнала не приснится», — подумал Александр Михайлович.

— Что загрустили, други? — Он широко улыбнулся. — Отдыхайте, скоро перемена блюд.

Шорин перешел на другую половину дома. В небольшой комнате в кресле сидел Ястреб, смотрел телевизор и ел виноград.

— На, — протянул ему ключи Шорин. — Быстрее.

Ястреб расстегнул кнопки, присвистнул.

— Ключи у него — прямо целое депо. Через двадцать минут сделаю.

* * *

Ельцов все-таки поспал. Немного, часа четыре, этого ему хватило, но проснулся он вялым, зарядку делать не стал, а сразу полез под душ. Меняя попеременно горячую и холодную воду, почувствовал, как мышцы снова наливаются прежней силой.

Дядьки дома не было, он уехал по своим таинственным делам. На кухне Юра сварил кофе, сделал бутерброды с баночной югославской ветчиной, большим дефицитом по нынешним временам. Доставал все эти деликатесы дядька, у него было огромное количество знакомых торгашей, готовых в любую минуту помочь бывшему начальнику МУРа.

Ельцов пил кофе, ел бутерброды и прокручивал в памяти вчерашний разговор. Собственно, до чего они договорились? Есть шестерки, есть Ястреб, а за ним стоит главный или главные. Муть какая-то. В армии с Ельцовым служил паренек из-под Омска, так он за обедом все смешивал, второе блюдо вываливал в борщ и заливал туда же компот. На изумленные вопросы, зачем он это делает, парень отвечал просто:

— Все равно все в живот идет.

Нынешняя ситуация здорово напоминала ему обед его однополчанина. В одну миску слились какие-то блатняки, Ястреб, странные менты вроде Витьки Кретова, таинственные отцы нации.

Неужели ему придется жрать всю эту мерзкую похлебку? А зачем ему это надо? Все, что имел, — потерял. Во дворе проходном с какими-то качками дрался. Сколько же можно? Он прописан, деньги есть, работает. Неужели нет у него права отдохнуть? Мишке терять нечего, Игорь Анохин нашел себе новое приключение, дядька с удовольствием занимается личным сыском.

Зачем ему, Юрию Ельцову, влезать в это дело? Он же не правдолюбец. Все здорово ошиблись, считая, что он попал в тюрьму и лишился всего в борьбе за правду. В гробу он эту правду видел. Самолюбие в нем взыграло. Поганое тщеславие: как же так, он не может пробить материал, написанный его мастерской рукой?

Правильно сказал тогда старый очеркист, самое громкое имя газеты:

— Милый Юрик, в наше время смелость заключается не в том, чтобы увидеть и рассказать, а в том, чтобы увидеть и промолчать.

Но он влез в эту игру и отступать больше некуда. Более того, он втравил в опасную историю близких ему людей, а предателем Ельцов не был никогда. К сожалению, отступать поздно, надо переть вперед. Это как в боксе: не знаешь, что делать, — делай шаг вперед, но с ударом.