class="p1">Всю дорогу с полигона, сидя на спине у Итачи, Саске щебетал о том, как он мечтает работать в Военной Полиции и ждет, что папа пойдет на его церемонию поступления в академию.

…сидя в комнате напротив отца и слушая его фанатичную речь о клане и славе, Саске все порывался напомнить ему о том, насколько важный день для него завтра. А когда все-таки решился, его слабый голосок резко перебил суровый голос отца.

Отец не слышал, не замечал ничего, кроме чертового клана, даже маленького Саске. Он забыл, что завтра — церемония поступления. Также не задумывался и о том, что его старший сын может не вернуться с миссии. В мыслях отца царил только клан, а в душе Итачи закипало настоявшееся ледяное бешенство.

Ему и так было тяжело. Он морально готовился к тому, что может погибнуть. И в такой ответственный момент рядом с ним должен был быть Шисуи. Больше никто. А отец… Он снова лез. Зачем он лез? Почему он игнорировал своего младшего сына, которому был так нужен? Неужели клан был важнее?

— Знаешь, отец… Я отказываюсь от завтрашней миссии.

Итачи произнес это совершенно спокойно. И, что удивительно, от чистого сердца. Ему все надоело. Он не хотел нести на своих плечах бремя ненависти клана, шпионить за деревней, которая собиралась принять его в ряды Анбу и довериться ему. Все, чего он хотел — пойти на церемонию Саске и забыть обо всем этом.

Услышав его заявление, отец на мгновение потерял дар речи. А потом закричал. Боги, как же он кричал. Бедный Саске сжался от страха.

— Я пойду в академию на церемонию поступления Саске. Туда приглашены родители, тебе должно было прийти оповещение… отец, — добавил Итачи все так же холодно.

Отец остыл и взглянул на Саске, словно только сейчас вспомнил о его существовании.

Итачи сцепил зубы.

Как можно быть таким слепым?

— Я тебя понял, — ответил отец. — Я пойду в академию. Разговор окончен.

Итачи добился своего. Теперь отец пойдет в академию, а не на миссию. Все останется как было. Вот только удовлетворения это не принесло. Итачи посмотрел на Саске: младший брат был ошарашен и чувствовал себя виноватым в их ссоре.

Сердце болезненно сжалось.

Прости, Саске.

****

Сон не шел. В душе засела тревога. Сарада вертелась в постели, прислонялась к неприятно горячей подушке то одной щекой, то другой. Что за миссия? Почему дедушка кричал? Не в силах больше оставаться в постели, она поднялась и решила выйти на свежий воздух в надежде, что это приведет ее в чувства и нагонит долгожданный сон.

Сарада выглянула на веранду и с удивлением обнаружила, что пришла сюда не первой. На краю сидел дядя, опустив босые ноги на каменный порог. Он не обернулся, но Сарада точно знала: ее присутствие ощутили уже давно. Итачи такое схватывал мгновенно.

Она подошла ближе и осторожно присела на дощатый пол, наблюдая за реакцией дяди: вдруг сейчас он посмотрит на нее и прогонит? Скажет: «зачем ты пришла?». Или, того хуже, сам уйдет, оставив ее наедине со своими тревогами и бессонницей.

Но Итачи молчал.

Ночной воздух действительно немного отрезвил Сараду. На беспокойной дрожащей воде пруда играли лунные блики. Дядя сидел совсем рядом, но в то же время бесконечно далеко: как всегда, замкнулся и медленно варился в собственном соку, не допуская никого в таинство своих мыслей. И никак не пробиться к нему. Спросить напрямую о миссии, о собраниях, о том, почему рассердился дедушка — нельзя. Хоть слово не так, и он тут же замкнется еще больше. Или прогонит. Или уйдет.

— Дядя, скажи… — проронила она неожиданно для самой себя. — Тебе нравится Изуми?

Итачи опешил и взглянул на нее такими огромными и удивленными глазами, что Сарада едва не отодвинулась от него на другой край веранды.

— Ты… ты… почему спрашиваешь? — выдавил он запинаясь.

Сарада, словно впервые, смотрела ему в глаза и видела живого человека. Смущенного, растерянного, изумленного… Не машину для убийств, не шиноби. Один случайный вопрос разбил его маску, терпеливо взращенную годами выдержки.

Слова взялись откуда-то сами собой:

— Потому что мне иногда кажется, что у тебя нет души, дядя.

Итачи утопил взгляд в темной воде пруда и замолчал.

Нет, нет, не уходи. Не замыкайся в себе опять.

— Дай руку, — потребовала Сарада и протянула раскрытую ладонь.

Снова удивленный взгляд. Ничего не понимая, Итачи осторожно положил правую руку поверх ее раскрытой ладони и с интересом наблюдал, как тонкие пальцы Сарады сплетаются с его пальцами. Он смотрел на сомкнутые руки, будто те жили собственной жизнью и не подчинялись ни ему, ни Сараде.

Ей очень много всего хотелось сказать, но она боялась спугнуть, нечаянно повредить установившуюся между ними хрупкую связь, и слова застревали в горле. Сухая теплая ладонь Итачи грела руку, у основания сплетенных пальцев ощущалось слабое биение пульса.

Живой. Все-таки живой. И душа у него есть.

Дядя отвлекся от созерцания рук, и их взгляды пересеклись. Сарада поняла, что ему тоже очень хочется что-то сказать ей, но он все никак не решается. Не может подобрать слов, как и она сама. Наконец он заговорил:

— На рассвете я ухожу на миссию.

Вновь этот спокойный голос. И в кои-то веки он говорит от души…

— И я могу не вернуться.

Внутри что-то оборвалось. Итачи заметил испуг в ее взгляде и крепче сжал руку.

— Если что — присмотри за Саске. Отец совсем не уделяет ему внимания.

— Присмотреть за собственным папой… — печально усмехнулась Сарада.

Дядя, о чем ты? Ты же так силен. Ты не можешь умереть на какой-то миссии, да еще и в мирное время!

— Спасибо.

Горло свело судорогой. К глазам снова подступали непослушные слезы. Неужели, это действительно мог быть их последний разговор? Но они ведь только начали сближаться. Еще столько всего несказанного и… Это было неправильно!

— Я не знаю, что у тебя за миссия. Я вообще не знаю, что происходит в твоей жизни, ты ведь ничего мне не рассказываешь. Но…

Она задохнулась, тщетно пытаясь подобрать нужные слова.

— Мы ведь знакомы не больше месяца, — Итачи слабо улыбнулся. — А ты так привязалась ко мне, будто знаешь меня всю жизнь.

Сарада с удивлением пришла к выводу, что дядя, при всей своей внешней холодности, прекрасно понимал, что происходило в ее душе. И даже облекал