Купец, по-своему истолковав молчание, сказал:

– А коли ты, хозяин, чарами незримости овеян, так что с того – сядь рядом, раздели со мною трапезу, уважь.

Эта мысль мне понравилась еще больше, и я, уже не глядя на кота, сказал:

– Почему бы и нет, в самом деле.

Купец вздрогнул, но улыбку на лице удержал. Я сел за стол, поднял любезно материализованный самобранкой бокал вина:

– Твое здоровье, гостюшка.

– Гхм… – прокашлялся он. – И тебе того же.

Чокнулись, выпили, закусили.

– Как себя чувствуешь? – завязал я застольную беседу.

– Жив-здоров твоею милостью.

– Отдохнуть-то успел? Ведь совсем недавно заснул.

– Привычка такая, – ответил купец. – Как бы ночь ни прошла, а вставай на рассвете. Так что, наоборот, сегодня заспался против обычного.

– Ты ведь из новгородских купцов? Как тебя зовут?

– Семеном кличут, Семеном Гривной Алексеевичем, из купечества новгородского.

– А меня – Чудом-юдом. За знакомство?

– За знакомство, – согласился он.

Выпили, закусили. Слегка привыкнув к виду исчезающих в воздухе питья и снеди, Семен Гривна расслабился.

– Коли не тайна – кто ты такой, Чудо-юдо? Дух?

– Чудовище, – просто ответил я. Пускаться в долгие объяснения не хотелось. – Сейчас невидим, чтобы аппетит тебе не портить. Остров охраняю, на довольствии у одного колдуна состою. Хотя, признаться, от этого довольствия немного удовольствия, – скаламбурил я, не удержавшись.

– Понятно. А я птица вольная… за что и поплатился. Ох, грехи наши тяжкие, – вздохнул Семен.

– Кто вас разбил? Халландские викинги?

– Они, душегубы. Совсем житья не дают, душат нас на корню. Хоть в Новгород возвращайся.

– Не понял… Ты же вроде новгородец?

Семен внимательно присмотрелся к тому месту, откуда слышал мой голос, и, помедлив, спросил:

– Ты, Чудо-юдо, видать, давно на морях не бывал?

– Ну можно и так сказать.

– Оно и видно. Неужто совсем про Сарему не ведаешь?

– Впервые слышу. Просвети.

Краем глаза я заметил, что и Баюн навострил уши.

– Странно… Ну что ж, послушай. Если Крыма не считать, то в прежние времена морской торговли на Руси почти что не было. Из Новгорода путь в моря неблизкий. Но вот уже лет тридцать тому как продвинулись мы на запад и обосновались в Норове. Теперь уж и дороги проложены прямые, удобные. Сама Новгородчина ведет торг по рекам русским, а для заморья товар купцы в Норову везут, оттуда же – на Сарему, остров за землями эстов. Вот там, на Сареме, нынче самый край земли Русской. Оттуда и шведам грозим, и немцам не даем в Польше укрепиться. Оттуда и до прочего иноземья держим путь. Сарема – опора русского престола на морях. Да вот не слишком, выходит, надежная…

– Из-за викингов?

– В общем, да. Хотя в Бельты – это датские проливы, Большой и Малый Бельт именуются – викинги не лезут, все больше в водах Каттегата шалят. С датчанами у саремского купечества договор, но как только Бельт прошел – готовься ко всему. В Скагерраке тоже опасно. Прямых путей нет, а там еще Ла-Манш, и уж потом Атлантика. Сплошные хлопоты, так что обычно наши купцы только до французских берегов доходят. Самое то, чтоб до ледостава вернуться. Конечно, есть отчаянные головы, что и на два, и на три года в дальнюю даль идут. Те и до Испании доходят, да что Испания, и до Черной Земли – слыхал про такую?

– Это где негры живут? Люди чернокожие?

– Вот-вот. В последние годы, когда англы викингов из Скагеррака вытеснили, всем показалось, что теперь спокойнее будет. А халландские душегубы взяли да на юга подались, немцев и голландцев притеснили, и теперь мимо них не пройдешь: если на море никто тебя не тронет, так на берег все одно не высадишься. Многие до Англии ходят, пристают к берегу в Кенте. Оно, конечно, и передышка, и снеди пополнение, да что проку, если половину товаров тут же сбывать приходится? Англичане на сей счет ох как въедливы!

– То есть заморская торговля становится невыгодна? Это ты имел в виду, говоря, что Русь обратно к Новгороду теснят?

– То я больше про себя. Из Новгорода нынче многие в Норову или на Сарему идут, особенно с той поры, как викинги Скагеррак оставили. Среди прочих и я прельстился сказками о богатствах заморских. Прежде-то с отцом по Волхову ходили… Да искусили меня беси, жадность подвела, а пуще – поспешность неразумная. По Северному морю нужно большой ватагой ходить, оно безопаснее. А я очень уж не хотел время терять. Столковался лишь с двумя купцами, такими же торопыгами вроде меня, товары зимником до Клайпеды провезли. Места глухие, народ после немецкого владычества диковатый, но мирный. А там, как сговорено было заранее, купили корабли и подались в путь на страх и риск. Хотели до Испании добраться – нет, нагнали разбойники. – Семен горько вздохнул и налил себе полную чашу. – Беда! Жив остался – да радости в том немного. Застрял на чужбине…

– Не переживай, – утешил я. – Верну я тебя домой, есть один способ.

– Правду ли слышу? Спасибо на добром слове тебе, Чудо-юдо незримое, неведомое.

Благодарил он искренне, но радости в его глазах я не увидел.

– Ты как будто не слишком доволен?

– Одним возвращением бед моих не развеять, – ответил купец. – Придется Настасью неволить, кровиночку…

Он замолчал, и я не стал расспрашивать: тут явно что-то личное.

– Что-то Платона долго нет, – сказал я, поднимаясь из-за стола. – Это еще один обитатель острова, твой земляк. Пойду-ка поищу его. А вы пока с котом поболтайте.

Обломки встречались только на двухкилометровой полосе в юго-восточной части пляжа, дальше течение несло их мимо острова, однако Платон на всякий случай прошел и в ту, и в другую сторону с запасом. Я встретил его на северо-западной оконечности и отправил домой завтракать, а сам еще побродил между скал, но, как и ожидалось, ничего не нашел.

Вернувшись, застал следующую картину. Платон негромко наигрывал на забытой бравым саксонцем мандолине, а Семен и Баюн выводили на два голоса грустную песню:

Бежит, бежит реченька,

Ой, берег точит.

Ретиво сердеченько,

Ой, воли хочет.

Вдосталь, да не досыта

Беда лихая

Ой, кормила молодца

Чужбина злая.

Прими, прими, реченька,

Укачай волной,

Пронеси порогами,

Донеси домой[15]…

Последнюю строчку Семен проглотил – меня увидел. Ну да, я же на берегу малахай-невидимку снял, сунул за пояс, да и забыл. Ладно, Платон в свое время сразу после крушения меня узрел, и ничего.