— Открыть еще бутылочку? — спросил он, но тут же подумал, что вино нарушит постепенно восстанавливающийся порядок, и опять вернется привычное раздражение, гнетущее чувство недоговоренности, желание бросить все и убежать; неизбежно потянет к выяснению отношений — разговору, который через две-три фразы потеряет смысл, ведь придется заново уточнять значение едва ли не каждого слова. Будто они говорят на разных языках.

— Да хватит, наверное, — ответила она с наигранной веселостью.

Тогда он достал шахматы. К своему облегчению заметив их среди нескольких растрепанных книжек, стоящих в застекленной тумбе под телевизор. Шахматы, кстати, тоже входили в собрание мантр «А помнишь, как…».

Обычно они играли в сосредоточенном молчании, без спешки, одну партию растягивая порой на несколько дней. Он принялся расставлять черные фигуры — он всегда играл черными, она закурила, и в этот момент он почувствовал острую, как укол, злобу: он не переносил, когда она курила в доме. Но промолчал. На сей раз обошлось.

Вначале как всегда быстрый розыгрыш дебюта; первую партию играли не особо раздумывая, почти механически переставляя фигуры, заранее предвидя каждый следующий маневр партнера. Она вдруг подумала, что ей досконально известен ход его рассуждений, и это ее ужаснуло. К горлу подступила легкая тошнота — вино было сухим и чересчур терпким. Партию она ему уступила, и он догадался — поддалась нарочно. Притворно зевнул.

— Давай сыграем еще, но только не абы как, по-настоящему. Помнишь, как однажды мы играли неделю напролет? — спросила она, снова расставляя фигуры.

— Ага, в рождественские каникулы, у твоих родителей, — подхватил он. — Вдруг начался снегопад, и мы не могли выехать — так все завалило снегом.

Сразу вспомнился запах холодной комнаты, куда ее мать выносила блюдо с праздничным пирогом, прикрытым чистой тряпицей.

Они сделали по два хода, и игра застопорилась. Следующий ход был его, и она вышла покурить на веранду. Через стекло ему были видны ее хрупкие плечи под пуховым платком. Когда она вернулась, он все еще сидел задумавшись.

— Может, на сегодня достаточно? — спросила она.

Он согласно кивнул.

— Ну так что, пойдем спать?

В ее голосе ему послышалась все та же наигранность, будто для нее было делом принципа, чтоб этот простой вопрос прозвучал как можно непринужденнее.

— Угу, только узнаю погоду на завтра, а потом постелю.

Он включил телевизор, стало как-то привычнее. Напряжение спадало — каждый, наконец, занялся своим делом. Он открыл еще банку пива. Защелкал кнопками пульта, перескакивая с канала на канал. Целиком уйдя в себя.

Она пошла помыться перед сном.

Электрический рефлектор быстро нагревал небольшую ванную. Она расставила на полочке под зеркалом несколько баночек с кремами и прочие женские мелочи. Придвинув лицо вплотную к зеркалу, внимательно изучала тоненькие ниточки красных прожилок на щеках. Потом дотошно рассмотрела кожу на шее и груди. Глядя себе прямо в глаза, ваткой смыла косметику. И лишь раздевшись донага, вспомнила, что ванны здесь нету, ванна была в городской квартире, тут только неудобный душ за виниловой занавеской, разрисованной морскими раковинами. Она готова была разрыдаться, но, злясь на себя, подумала: это истерика. Кто же станет плакать из-за отсутствия ванны.

Тихо войдя в спальню, она увидела, что ничего не постелено — пододеяльники с наволочками так и лежат на стуле аккуратной стопкой, холодные и скользкие. Снизу доносился бубнеж телевизора. Вне себя от накрывшей ее, словно лавиной, злости, она начала запихивать одеяло в пододеяльник, возясь с непокорными уголками, и физическому усилию вторил бушевавший в ней гнев: теперь они гремели на два голоса. Она было подумала, что это просто ни на что конкретно не направленный приступ слепого бешенства, но внезапно, к ее немалому удивлению, гнев — словно в мультике — сперва обратился в клинок, острие которого было нацелено вниз, на кресло, в котором сидел мужчина с банкой пива, а потом роем рассвирепевших пчел ринулся по деревянным ступенькам в гостиную. С порога, где она стояла, был виден только профиль мужчины, и на какое-то мгновение ей вдруг почудилось, что материализовавшийся гнев со всей силы ударяет ему в висок: мужчина застывает в оцепенении, а потом бессильно откидывается в кресле. Мертвый.

— Эй, ты не мог бы помочь? — крикнула она сверху.

— Сейчас приду, — ответил он и нехотя встал, не отрывая глаз от экрана.

Пока он подымался наверх, она уже успокоилась. Несколько раз глубоко вздохнула.

— Мыться будешь? — спросила она абсолютно спокойным голосом.

— Нет, я принял душ перед отъездом.

Она лежала на спине в неприятно холодной постели, казавшейся даже слегка влажной. Он пошел потушить свет. Она слышала, как он закрывает дверь на веранду, шуршит мешком для мусора, заправляя в ведро чистый. Потом он разделся и лег на свою сторону кровати. Некоторое время они не шевелясь лежали рядом, затем она придвинулась и положила голову ему на грудь. Он погладил ее обнаженное плечо с отеческой нежностью, но с каждым поглаживанием нежность будто куда-то испарялась — прикосновение становилось всего лишь прикосновением, ничем больше. Он перевернулся на живот, а она положила ему руку на спину, как если бы хотела придержать. Так они засыпали уже давно. Рената, заворчав, устроилась у них в ногах.

Он встал первым, чтобы выпустить собаку. В открытую дверь ворвалась струя студеного воздуха. Он постоял, посмотрел, как Рената, припустив к морю, спугнула по пути двух чаек и, сделав свои дела, вернулась в дом. Ветер с моря налетал шквалистыми порывами. Он поставил чайник на газ и в ожидании, пока тот закипит, прошел в гостиную, мельком глянув на разложенную шахматную доску, — проверил, не осталось ли в камине тлеющих углей, но огонь потух окончательно. Залив кипятком кофе, добавил молока и сахару — для нее. С кружками поднялся наверх и снова залез в теплую постель. Пил свой кофе сидя, опершись на спинку кровати.

— Мне приснился целый самолет с пирожными, одни «наполеоны», — сказала она хриплым со сна голосом. — Уже выпал снег, но какой-то розовый.

Он не знал, что на это сказать. Ему редко что-нибудь снилось, а если он и видел сны, они не поддавались пересказу. У него попросту не хватало слов.

После завтрака он достал фотоаппарат, протер оба объектива — они собрались на прогулку.

Натянули на себя все теплые вещи, какие были с собой, — пуховые куртки, высокие сапоги, шарфы и перчатки. Побрели берегом моря по направлению к дюнам, туда, где кончались дощатые домики и начиналось царство трепещущей на ветру высокой травы. Он присел на корточки и сфотографировал кучку выброшенных морем веток, похожих на ребра какого-то животного. Потом, глядя в видоискатель, повертелся в разные стороны. Она немного опередила его и шагала теперь по самой кромке воды, оставляя вмятины следов, которые тут же слизывало море. Рената то и дело притаскивала длинные палки, подталкивая носом ей под ноги. Но как только она протягивала к палке руку, Рената, не желая расставаться с добычей, глухо ворчала.