Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она решила, что, как только он подойдет, она ему обязательно об этом скажет, но, когда они уже повернули домой, вдруг поняла, что ее открытие банально, и стыдно в чем-то таком признаваться вслух. Он лишь усмехнулся бы уголком рта — это все равно, как если бы она напела слова популярной песенки. Только и всего. Да и ее отчаяние банально, видно, настоящее отчаяние пережить можно один раз. Все последующие будут лишь ксерокопиями. И, возможно, существует какая-то таинственная черта в жизни, после неосознанного пересечения которой все превращается в небрежное проигрывание того, что было, что звучало когда-то свежо и ново, а теперь будет восприниматься пародией, убогой перифразой. Быть может, пограничный пункт, после которого жизнь покатится уже только с горки, — как раз здесь и сейчас, на пляже, и отныне, с этой минуты, все будет смазанными копиями, нечеткими репродукциями, грубой подделкой, не лучшего качества эрзацем.
Домой шли в молчании, которое так же, как и вчера, оправдывал ветер. Он шагал впереди с Ренатой, она, чуть поотстав, следом за ними — с порозовевшим от ветра лицом.
Рената попробовала было войти в дом с какой-то штуковиной, зажатой в пасти. Но он ногой преградил ей путь.
— Что там у тебя, паршивая сучка? Что ты подобрала? Вонючую кость? Дохлую рыбу?
Насильно открыл собачью пасть и вынул кусочек обточенного светлого дерева. И только спустя секунду сообразил, что это такое.
— Ты посмотри, что она притащила, — крикнул он удивленно.
Она подошла, взяла у него с ладони обслюнявленную фигурку, обтерла о коврик. Это был шахматный конь, белый скакун, но не тот, не из их комплекта. Гораздо меньше, благородной формы, выпуклый, скорее всего, вырезанный вручную. Осклабленная морда сильно задрана вверх. А сама фигурка надтреснута по всей длине.
— Невероятно, — сказал он. — Рената, откуда ты его взяла?
— Это — из моря, — догадалась женщина. — Море выбросило.
— Просто невероятно, — повторил он, кинул на нее быстрый взгляд и тут же отвел, чтобы избежать встречного. — Откуда в морской воде мог взяться шахматный конь? И к тому же белый, такой же, какой потерялся у нас? Уму непостижимо.
Оба подошли к крану на кухне. Она бережно вымыла конька под струей воды, потом обсушила полотенцем.
Они поставили его на журнальный столик и разглядывали, как редкое насекомое. Рената — тоже; вид у нее был очень довольный. Он взял конька и переставил на черную клетку, туда, где все еще лежала нежеланная деревяшка. Среди других фигур конь выглядел странно — мутантом.
— Сыграем? — спросил он.
— Прямо сейчас? Нам ведь пора ехать, — сказала она, но сбросила куртку и неуверенно присела к столу.
— Чей был ход?
Она не помнила. Они посидели еще немного над разложенной шахматной доской, а потом, не глядя на нее, он сказал:
— Я пошутил.
Перевод И. Подчищаевой
Профессор Эндрюс был представителем одной из очень уважаемых, очень серьезных психологических школ, с большими перспективами. Как почти все подобные школы, она основывалась на психоанализе, но впоследствии ушла от истоков, создала собственную методику, собственную теорию, собственную историю, собственный стиль жизни, трактовку сновидений и подход к воспитанию детей. А сейчас профессор Э. летел в Польшу с полной сумкой книг и чемоданом теплых вещей — ему сказали, что декабрь в Польше на редкость холодный и неприятный.
Все шло своим чередом: самолеты взлетали, люди переговаривались на разных языках, тяжелые декабрьские тучи висели над землей, готовые к зимнему причастию — отправке на землю миллионов снежных лоскутков, по одному для каждого живого существа.
Часом раньше, взглянув на свое отражение в зеркалах аэропорта Хитроу, он подумал, что похож на коммивояжера из своего детства — они ходили от дома к дому и продавали Библию. Но психологическая школа, которую он представлял, заслуживала того, чтобы совершить это путешествие. Польша — страна интеллигентных людей. Его миссия — посеять зерно и через неделю вернуться домой. Оставив им книжки — они ведь читают по-английски, а значит, не смогут устоять перед авторитетом Основателя.
Потягивая приготовленный стюардессой коктейль из знаменитой польской водки, профессор с удовольствием вспоминал сон, приснившийся ему накануне отъезда, а сны в его психологической школе — что лакмусовая бумажка действительности. Так вот, снилась ему ворона, он играл в этом сне с большой черной птицей. Можно сказать, — признался он сам себе, — возился с вороной как с маленьким щенком. Ворона в онирической системе их школы предвещала перемену, что-то новое, хорошее, и поэтому он заказал еще один коктейль.
Здание варшавского аэропорта оказалось на удивление маленьким и насквозь продувалось ветром. Он порадовался, что захватил с собой шапку-ушанку — сувенир, привезенный когда-то из Азии. Сразу увидел свою Беатриче — она стояла у выхода, держа табличку с его именем и фамилией. Невысокого роста, красивая. Они сели в видавший виды автомобиль. Нервно ведя машину по унылым, нескончаемым улицам города, она рассказывала о графике на эту неделю. Сегодня суббота, выходной. Они вместе поужинают, после чего он сможет отдохнуть. Завтра, в воскресенье, встреча со студентами в университете. Да, вдруг сказала она, здесь немного неспокойно. Он выглянул в окно, но ничего особенного не увидел. Потом интервью для психологического журнала, затем ужин. В понедельник, если он хочет, можно осмотреть город. Во вторник встреча с психиатрами в каком-то институте, шипящего названия которого он запомнить не мог. В среду они едут в Краковский университет. Психологическая школа профессора Эндрюса пользуется там большим уважением. В четверг — Освенцим, как он и просил. Нельзя же побывать в Польше и не увидеть Освенцима… Вечером — возвращение в Варшаву. В пятницу и субботу — мастер-классы для практикующих психологов. В воскресенье — отъезд домой.
Тут вдруг он спохватился, что забыл в аэропорту свой чемодан с одеждой. Они немедленно вернулись, но чемодана и след простыл. Девушка — ее звали Гоша — ушла куда-то и пропадала целых полчаса. Вернулась с пустыми руками. Может быть, чемодан улетел обратно в Лондон. Ничего страшного, сказала его спутница и добавила, что приедет сюда утром — наверняка багаж найдется. Глядя в окно автомобиля, он не слушал ее оживленной болтовни, вспоминая, что еще было в чемодане — книжки, фотокопии статей.
Вкусно поужинали с Гошиным женихом. Лицо его скрывали густая борода и очки. Он не говорил по-английски, поэтому произвел впечатление человека замкнутого. Профессор Эндрюс ел красный суп из свеклы с маленькими клецками, он догадался, что это — знаменитый «борш», о котором часто рассказывал его дедушка. Дедушка родился в Лодз. Девушка со смехом поправляла его. Повторяла, как ребенку: «борщ», «Лодзь». Его язык был бессилен перед этими словами.
Он был изрядно пьян, когда они наконец добрались до какого-то квартала, застроенного панельными многоэтажками. Лифт привез их на последний этаж, и девушка показала его жилище. Это была однокомнатная квартирка с крошечной кухней, втиснутой между спальней и ванной. В узком коридорчике они втроем не помешались. Шумно договаривались на завтра, девушка обещала привезти чемодан. Ее жених таинственным шепотом разговаривал с кем-то по телефону; наконец они ушли. Профессор, обессиленный обильной едой и алкоголем, рухнул на кровать и уснул. Спал беспокойно, ему хотелось пить, но не было сил встать. Слышал какой-то шум на лестничной клетке, хлопанье дверей, шаги. Может, ему это снилось.