В последний вечер накануне солнцестояния Бо засыпает, сидя перед камином, уронив открытую книгу на грудь. Мне не спится; выхожу из коттеджа и одна отправляюсь в сад.

Вдалеке, едва различимая на краю утеса, стоит мама – мама Пенни. Тень, ждущая мужа, который никогда не вернется. Она одинока, и ее сердце разрывается от тоски. На меня накатывает боль, погребенная внутри этого тела. Мы сохраняем не только воспоминания, но и чувства. Глубоко в груди таятся все переживания Пенни. И если я всмотрюсь в эту тьму, то увижу зияющую рану от потери отца; мои глаза наполнятся слезами, а боль от невосполнимой потери сожмет мое сердце и может поглотить полностью. Так что я загоняю эмоции внутрь. Нельзя позволять телу командовать собой. Надо сказать, мои сестры справляются с контролем намного лучше. Какие бы эмоции из прошлого ни руководили телом, сестры в состоянии игнорировать их, я же часто не могу избавиться от подступающей к горлу удушающей тоски.

Вот и старый дуб в центре сада – дерево-призрак. Листья трепещут на ветру. Я прижимаю ладонь к вырезанному на стволе сердцу, смотрю в небо сквозь ветви, и звезды подмигивают мне в ответ. Много лет назад в такую же ночь я лежала под этим дубом рядом с человеком, которого любила, рядом с Оуэном Клементом. И он вырезал на стволе это сердце, отмечая наше место в этом мире, соединив наши сердца. Вечность текла по нашим венам. В ту ночь он попросил меня стать его женой. У него не было ни кольца, ни денег – он мог предложить мне только себя. Но я ответила согласием.

Через неделю нас утопили в бухте.

В открытую дверь парфюмерной лавки ворвался порыв ветра, разбросав сухие листья по деревянному полу.

На пороге стояли четверо мужчин в грязных ботинках и с грязными руками. От них несло рыбой и табаком. Их присутствие вызывало тревогу – облик незваных гостей никак не вязался с белоснежными стенами и изысканным ароматом.

Хейзел уставилась на грязную обувь, а не на лица, думая только о том, сколько воды и мыла потребуется, чтобы отдраить полы после ухода посетителей. Она еще не поняла их намерений и тем более не догадывалась, что больше никогда не увидит своего магазина.

Мужчины схватили сестер за руки и выволокли на улицу. Сестер Свон арестовали.

Их тащили по Оушен-авеню, чтобы все могли посмотреть. Крупные капли дождя падали на мостовую; подолы платьев мели уличную грязь. Горожане замедляли шаг и оставляли свои дела. Некоторые из них последовали за процессией до небольшого здания ратуши, в которой обычно проводили собрания, укрывались от особо сильных штормов и время от времени устраивали судебные разбирательства из-за пустяков – пропавшей козы, спора из-за места на причале или земельных границ.

В Спарроу еще не случалось судов над ведьмами – и тем более сразу над тремя!

В ратуше уже собрались старейшины и члены городского самоуправления. Маргарите, Авроре и Хейзел связали руки за спинами и усадили на деревянные стулья лицом к судьям.

Под крышей испуганно метался зяблик, перепархивая со балки на балку. Птичка, как и сестры, угодила в ловушку.

Первыми заговорили женщины Спарроу. Они тыкали пальцами в Маргариту и время от времени в Аврору, рассказывая небылицы об их злодеяниях: о том, как сестры совращали их мужей, братьев и сыновей; о том, что ни одна женщина не может быть такой очаровательной от природы, и не иначе как сестры прибегли к помощи колдовства, чтобы сделаться неотразимыми для бедных мужчин, невинных жертв черной магии.

– Ведьмы! – шипели и плевались они.

Сестрам не позволено было говорить, хотя Аврора пыталась, и не раз. Их словам нельзя было доверять. Якобы слишком легко с губ сестер могли сорваться заклинания, способные околдовать всех вокруг и заставить освободить их. Им повезло, как сказал один из мужчин, что в рот им не сунули кляп.

Слово взял один из старейшин, слепой на один глаз, которого часто замечали стоящим на причале, вглядывающимся в Тихий океан – он тосковал по тем временам, когда был моряком.

– Доказательства! – прогремел его голос, заставив всех остальных замолчать. – Нам нужны доказательства!

В переполненном зрителями зале повисла тишина. Снаружи на дверь напирала толпа, жаждущая услышать все детали первого в Спарроу судебного процесса над ведьмами.

– Я видел клеймо на теле Маргариты! – нервно выкрикнул кто-то из дальнего конца зала. Этот человек делил с Маргаритой постель несколько месяцев назад. И теперь он свидетельствовал против нее по настоянию жены. – На ее левом бедре родимое пятно в форме ворона!

Глаза Маргариты расширились, и в них закипела ярость. Родимое пятно у нее действительно было, но утверждать, что оно походит на ворона, можно было лишь при очень богатом воображении. Скорее это была клякса. Но любое родимое пятно считалось клеймом, меткой ведьмы, пропуском на шабаш. Маргарита не могла стереть то, с чем она родилась.

– А как насчет двух других? – спросил одноглазый старейшина.

– У Авроры, – раздался спокойный молодой голос, – есть клеймо на плече. Я видел. – Этот парень лет восемнадцати действительно видел россыпь веснушек на правом плече Авроры всего несколько ночей назад, когда прижимался губами к ее коже. Веснушки усеивали большую часть тела Авроры. Она была похожа на галактику, усыпанную звездами.

Аврора встретилась взглядом с молодым человеком и увидела в его глазах страх. Он и вправду поверил, что она могла быть ведьмой, как говорили в городе, и прибегла к черной магии, заставив его сердце биться чаще в ее присутствии.

– Итак, двое почтенных горожан предъявили нам доказательства виновности двух подсудимых, – объявил один из членов городского самоуправления. – Как насчет третьей сестры, Хейзел Свон? Сможет ли кто-то засвидетельствовать наличие ведьминого клейма на коже этой колдуньи?

По залу суда пронесся гул, эхом отражаясь от высокого потолка. Люди переговаривались, пытаясь угадать, кто из присутствующих сознается в том, что попал под действие чар Хейзел и помимо своей воли оказался в ее постели.

– Мой сын все скажет! – раздался низкий голос, и все замолчали. Из дальнего конца зала вперед выдвинулся отец Оуэна. Сын плелся за ним, опустив голову. – Мой сын был с ней. Он видел клеймо, которое она скрывает.

Воздух в помещении вдруг стал густым и вязким. Даже зяблик притих и замер. Ни одна доска не скрипнула под ногами Оуэна, когда отец вытолкнул его вперед. Хейзел Свон побледнела как смерть – вот-вот упадет в обморок. Но она испугалась не за себя – за Оуэна.

– Говори! – рявкнул отец на сына.

Оуэн стоял с каменным лицом, не сводя глаз с Хейзел. Он ничего не сказал.

Тогда его отец подошел к стульям, на которых сестры сидели со связанными руками, достал большой нож и приставил лезвие к горлу Хейзел. Она перестала дышать и задрожала, фарфоровая кожа натянулась; однако девушка по-прежнему не отрывала взгляда от Оуэна.

– Остановись! – выкрикнул Оуэн и бросился к Хейзел. Двое мужчин схватили его под руки и удержали на месте.