– Зачем?

– Нужно кое-что сделать.

– Тебе нельзя ехать одной. Это опасно.

Я снимаю ярко-синюю футболку, она вся мятая после ночной борьбы с кошмарами. Затем натягиваю серую толстовку, которая служила мне подушкой, и встаю.

– Мне очень нужно.

– А вдруг попадешься на глаза Лону или Дэвису? И они начнут допытываться насчет Джиджи?

– Со мной все будет в порядке. И кто-то должен остаться, чтобы присматривать за ней. – Бо понимает, что я права, но его зеленые глаза смотрят на меня с мольбой, словно пытаясь удержать. – Обещай, что и близко к Джиджи не подойдешь, пока меня не будет.

– Время истекает, – напоминает он.

– Знаю. Я быстро. Только не предпринимай ничего, пока не вернусь.

Бо кивает. Кивок получается слабый, ни к чему не обязывающий. А значит, чем дольше я буду отсутствовать, тем больше риск, что случится что-то плохое – или Бо убьет Джиджи, или она соблазнит его, затащит в океан и утопит. В любом случае кто-то умрет.

Закрываю за собой дверь коттеджа и внезапно прихожу в ужас от другой мысли: а вдруг Джиджи расскажет Бо, кто я на самом деле? Поверит ли он ей? Сомневаюсь. Но это может посеять в нем сомнения и подозрения. Я должна вернуться как можно скорее. И остается только надеяться, что ничего не случится, пока меня не будет.

В бухте оживленно: мимо маяка снуют лодки рыбаков и туристические теплоходы. Тяжелые облака нависают так низко, что, кажется, протяни руку – и коснешься их кончиками пальцев. Но пока они не торопятся пролиться дождем – выжидают. Такое чувство, что все выжидают того момента, когда в бухте найдут очередного утопленника, последнего в этом сезоне. А я – единственная из сестер, которая еще никого не убила. Я отказываюсь делать то, чего хотят от меня Аврора и Маргарита, – утопить Бо.

Такого еще никогда не случалось, чтобы одна из нас не совершила ни одного убийства. И я не знаю, чем это закончится. Изменит ли это меня. Изменится ли хоть что-нибудь.

Я уже чувствую зов моря. Оно тянет меня обратно, и до конца дня притяжение будет только усиливаться. Как и в прошлые годы, у меня стучит в висках, выкручивает ребра, глубина манит к себе и снова напоминает – там, на дне, мое место. Но я игнорирую все ощущения.

Моторка проскальзывает мимо оранжевых бакенов к причалу.

Спарроу кишит туристами. По улицам носятся дети с воздушными змеями и, несмотря на полное отсутствие ветра, пытаются поднять их в воздух; один из змеев обмотался вокруг фонарного столба, а девочка изо всех сил тянет за веревку, чтобы стащить его вниз. Чайки пикируют на мостовую, подбирая крошки попкорна и сахарной ваты. Туристы штурмуют магазины, скупают соленые ириски, фотографируют бухту. Скоро вся эта шумиха закончится. Сегодня последний день. Сезон подходит к концу, и скоро все вернутся к нормальной жизни, в свои нормальные дома в нормальных городах, где не происходят страшные вещи. А я живу в таком месте, где страшные вещи повсюду, я сама – одна из страшных вещей.

И я больше так не хочу.

Я иду в противоположном направлении от Копперс-Бич и лодочного сарая, в сторону Олдер-Хилл. Именно туда я несла бутылочку розовой воды с добавлением мирры, когда встретила Оуэна. Тот заказ так и остался невыполненным…

В небе нарезают круги дрозды, будто преследуя меня.

В районе Олдер-Хилл расположено городское кладбище. Обширная, поросшая травой территория, окруженная частично разрушенной металлической оградой, выходит прямо к бухте – чтобы покоящиеся здесь рыбаки могли видеть море и защищать город.

Хотя последние сто лет я избегала этого места, ноги сами ведут меня – мимо могил, усыпанных цветами; мимо могил, покрытых мхом; мимо небольших могильных холмиков – к каменному надгробию.

Это одно из самых старых захоронений. Надгробие не обратилось в прах лишь потому, что в первые сто лет я ухаживала за могилой, не давала ей зарасти сорняками или просесть в землю. Потом мне стало тяжело здесь бывать. Я держалась за человека, которого никогда больше не увижу. Он остался в моем прошлом. А я уже не была той, кого любил он. Я стала убийцей.

Незамысловатая плита выполнена из песчаника с закругленными краями. Дождь и ветер сделали свое дело, и выбитые на камне имя и дата смерти почти не читаются; но я знаю эту надпись наизусть: «Оуэн Клемент. Умер в 1823 году».

* * *

После того как отец Оуэна застал нас на чердаке, он запретил сыну покидать остров. Я пересекала бухту на лодке, умоляла мистера Клемента позволить увидеться с любимым, однако он прогонял меня, убежденный, что я приворожила его сына. Как будто никто не может влюбиться в сестру Свон без помощи колдовства!

Если бы можно было заставить любить при помощи магии, сердца не разбивались бы столь часто, сказала однажды Маргарита. Тогда мы были еще живы.

Я не догадывалась, что нас ждет, что замышляет мистер Клемент. Знай я об этом заранее, ни за что не осталась бы в Спарроу.

В тот день над городом нависли тяжелые облака. Нас вывели из ратуши, потащили к морю и заставили залезть в лодку. Аврора ругалась и осыпала конвоиров ругательствами; Маргарита плевала им в лицо, изрыгая проклятия; и только я молча оглядывала толпу в поисках Оуэна. Я потеряла его из виду в тот момент, когда нас увели переодеваться в длинные белые рубашки, ставшие для нас саваном.

Нам связали запястья и лодыжки. Аврора рыдала, слезы градом катились по ее щекам. Когда лодка отчалила от причала, я увидела его.

Оуэна удерживали трое мужчин. Он рвался в сторону пирса, выкрикивая мое имя. Но лодка уплыла слишком далеко. Отец Оуэна и еще несколько человек везли нас к самому глубокому месту бухты.

На воду опустился густой туман и вскоре скрыл от нас берег, приглушил все звуки.

Мы сидели на деревянной скамье в носовой части лодки, упираясь друг в друга плечами и выставив вперед связанные руки. Узницы, ведомые к месту казни. Брызги летели в лицо, и я закрыла глаза, чувствуя облегчающую прохладу. До меня донеслись размеренные удары колокола на сигнальном бакене – долгие интервалы тишины означали, что ветер стих и на море спокойно. Последний раз я дышала свежим соленым воздухом. Секунды тянулись мучительно; хотелось провалиться в сон, за грань реальности, и никогда не просыпаться. Люди нечасто осознают приближение смерти, даже когда ее холодные пальцы уже вцепились в горло. Но я ощущала, как она тянется ко мне. Я уже была наполовину мертва.

Лодка замедлила ход и остановилась. Я открыла глаза и посмотрела в небо. Из облаков вынырнула чайка и в тот же миг исчезла снова.

Мужчины привязали к нашим ногам тяжелые мешки, наполненные камнями, которые фермеры собрали, убираясь на полях за городом, и пожертвовали по случаю нашей казни. Нас заставили подняться со скамьи и подойти к борту. Маргарита уставилась на самого молодого из наших палачей, буквально пожирая его глазами, в тщетной попытке заставить освободить ее. Однако смягчение приговора нам не грозило. Кара настигла всех трех сестер: прелюбодеяние, распутство и даже настоящая любовь должны были упокоиться на морском дне.