— Нет. Просто выдалась спокойная ночь, и, кроме того, у меня в этом деле была большая практика. Мне часто приходилось проделывать то же самое дома — с отцом. — На мгновение глаза у Питера стали грустными. Помолчав немного, он продолжал: — Словом, тот человек, которого я уложил в постель, оказался журналистом из «Нью-йоркера». И через неделю-две там появилась статья о том, что с ним произошло. Если не ошибаюсь, он написал, что у нас в отеле обходятся с постояльцами «нежнее, чем родная мать». Мы здорово тогда посмеялись, но отель от этого только выиграл.

— И вас повысили?

— В какой-то мере. Вернее сказать, меня заметили.

— А вот и устрицы, — сказала Кристина.

Перед ними на стол умело поставили два душистых, подогретых блюда с печеными раковинами, уложенными на слое каменной соли.

Питер попробовал и одобрил «монтраше».

— Чем объяснить, что в Луизиане устриц можно есть круглый год? А не только с сентября по апрель, то есть в те месяцы, в названиях которых есть буква "р"?

— Да устриц можно есть везде и в любое время, — горячо возразил он. — Эта блажь насчет месяцев с буквой "р" была выдумана лет четыреста тому назад одним английским провинциальным викарием. Звали его, кажется, Батлер. Ученые высмеяли эту выдумку, правительство США назвало ее нелепой, но люди все равно в нее верят.

Кристина попробовала устрицу «бьенвиль».

— Я всегда думала, это оттого, что устрицы летом размножаются.

— Так оно и есть — в Новой Англии и в Нью-Йорке. Но не в Чесапикском заливе, крупнейшем в мире обиталище устриц. Здесь и на Юге они могут размножаться в любое время года. Поэтому нет никаких причин, мешающих северянам есть устриц круглый год, как это делаем мы здесь, в Луизиане.

Немного помолчав, Кристина спросила:

— Когда вы что-нибудь узнаете, вы всегда это помните потом?

— Чаще всего, как мне кажется, помню. У меня довольно странный вид памяти, ко мне все прилипает, как мухи на липкую бумагу, которая в свое время была в ходу. С этого в известной степени и началось мое везение. — Он поддел вилочкой устрицу «Рокфеллер» и стал смаковать ее нежный горьковатый аромат.

— Каким образом?

— Дело в том, что тем же летом, о котором мы только что говорили, мне предложили попробовать свои силы и на других участках, доверили помогать в баре. У меня уже пробудился тогда интерес к работе в отеле. Я стал почитывать специальные книжки. В одной рассказывалось, как сбивать коктейли. — Питер замолчал, перебирая в памяти полузабытые уже события. Как-то я был в баре один. Заходит клиент, которого я никогда раньше не видел, и спрашивает: "Ты и есть тот герой, о котором писали в «Нью-йоркере»? А можешь ты приготовить мне коктейль «ржавый гвоздь»?"

— Он что, шутил? — спросила Кристина.

— Нет. Но я тоже так бы подумал, если б часа за два до того не прочитал рецепта приготовления этого коктейля. Вот это я и считаю везением. Словом, смешал я ему коктейль — «драмбуйи» с виски, а он через некоторое время и говорит мне: "Все правильно, только таким путем ты гостиничному делу не научишься. Многое изменилось с того времени, которое описано в «Произведении искусства»". Я сказал, что даже и не мечтаю стать Майроном Уиглом, но не возражал бы походить на Ивлина Орчэма. Он расхохотался: должно быть, он тоже читал Арнольда Беннетта[2]. Затем он дал мне свою визитную карточку и сказал, чтобы я зашел к нему на следующий день.

— Надо полагать, он был владельцем пятидесяти отелей.

— Ничего подобного. Звали его Герберт Фишер, и был он коммивояжером занимался оптовой продажей консервов или чего-то в этом роде. Человек он был пробивной, трепач, но умел загнать в угол собеседника. Зато хорошо знал отели и был лично знаком со многими владельцами, так как продавал им большую часть своих товаров.

Блюда с устрицами убрали. Официант под предводительством распорядителя в красном фраке принес и поставил перед ними дымящуюся рыбу.

— Я боюсь к ней даже притронуться, — сказала Кристина. — Это же пища богов. — Она попробовала сочную, великолепно приготовленную рыбу. — М-м… даже лучше, чем я предполагала.

Через некоторое время она попросила:

— Расскажите мне о мистере Фишере.

— Ну, вначале я думал, что он просто болтун, — таких миллионы в барах. Изменило мое мнение о нем письмо, которое я получил из Корнеллского университета. Меня просили явиться в Статлер-холл — на факультет, который готовит управляющих отелями. Я прошел собеседование. Мне обещали стипендию, и сразу же после окончания школы я поступил туда. Лишь много позже я узнал, что произошло все это благодаря Герберту, который буквально заставил нескольких владельцев гостиниц рекомендовать меня факультетскому начальству. Должно быть, он действительно был умелый коммивояжер.

— Это только ваше предположение.

— Дело в том, что я никогда не был в этом уверен, — задумчиво произнес Питер. — Я многим обязан Герберту Фишеру, но до сих пор не могу понять, не потому ли ему так везло в делах, что люди стремились побыстрее от него избавиться. После того как с Корнеллским университетом у меня все было улажено, я видел Фишера всего один раз. Мне хотелось отблагодарить его, хотелось поближе с ним сойтись. Но он не допустил ни того, ни другого — болтал как трещотка, хвастался сделками, которые заключил или собирался заключить. Потом сказал, что мне необходим костюм для университета, — и в этом он был прав! — и настоял, чтобы я взял у него в долг двести долларов.

Это была для него крупная сумма: как я узнал впоследствии, он получал ничтожные комиссионные. Я постепенно расплатился — высылал ему по почте чеки на небольшие суммы. Большинство из них, однако, так и не были предъявлены к оплате.

— Какая удивительная история! — воскликнула Кристина. — А почему вы с ним не встречались?

— Он вскоре умер, — сказал Питер. — Я несколько раз пытался связаться с ним, но из этого ничего не вышло. Около года назад мне позвонил по телефону адвокат — у Герберта, видимо, не было родных. Я пошел на похороны. Оказалось, что таких, как я, там собралось восемь человек — восемь человек, которым он помог в жизни, как мне. Но самое любопытное, что при всей своей любви к хвастовству, Герберт никогда никому из нас не рассказывал о других.

— Я сейчас просто расплачусь, — сказала Кристина.

— Понимаю, — кивнул Питер. — Я тогда тоже чуть не расплакался. По-моему, это был для меня хороший урок, хотя я так и не понял, чему он должен был меня научить. Может быть, тому, что есть люди, которые окружают себя высокой стеной, а сами мечтают, чтобы вы ее разрушили, и если вы этого не сделаете, то никогда не узнаете по-настоящему человека, который за ней живет.

Кристина молчала все время, пока они пили кофе, — оба отказались от десерта. Наконец она спросила: