перед курией, которые должны были откуда-то добывать деньги на свое пребывание здесь. Когда, к примеру, Козимо Медичи пожелал срочно заложить библиотеку для своего любимого поместья Бадии под Фьезоле, он вызвал к себе Веспасиано и получил от него совет: отказаться от покупки наличных в запасниках книг, поскольку то, что желательно бывает купить, в запасниках отсутствует, но разместить заказы на переписку. После этого Козимо заключил с ним соглашение о размере поденной оплаты, Веспасиано же нанял 45 писцов и представил за 22 месяца 200 готовых томов[399]. Указатель, на основании которого осуществлялась работа, Козимо получил из рук самого Николая V[400]. (Разумеется, церковная литература и партии для церковного хора далеко превосходили по объему все остальное.)

Рукописи выполнялись тем изящным новоитальянским письмом, начало которого относится еще к XIV в. Когда смотришь на книгу, относящуюся к этому времени, уже сам вид этого письма доставляет наслаждение. Папа Николай V, Поджо, Джанноццо Манетти{260}, Николо Никколи и другие знаменитые ученые были сами прирожденные каллиграфы, и потому они требовали одного лишь во всех отношениях прекрасного и мирились только с ним одним. Также и все прочее оформление книги, даже в том случае, когда здесь не имелось никаких миниатюр, носило печать чрезвычайно тонкого вкуса, что особенно доказывают кодексы Лауренцианской библиотеки с их легкими линейными заставками в начале и конце. Материалом для книг служил, если она выполнялась для важных господ, исключительно пергамент, переплет же, будь то в Ватиканской библиотеке или в библиотеке Урбино, делался из карминно-красного бархата с серебряными застежками. Вполне понятно, что при таком настроении умов, когда благоговение перед содержанием книги было желательно по мере сил обнаружить в ее оформлении, внезапно появившиеся печатные книги натолкнулись поначалу на сопротивление. Федериго да Урбино «стыдился бы» иметь печатную книгу[401].

Однако утомленные переписчики (не те, что зарабатывали перепиской на жизнь, но многочисленные люди, вынужденные переписывать книгу для того, чтобы ею обладать) ликовали по поводу немецкого изобретения[402]. Вскоре оно стало применяться в Италии для размножения сначала римских авторов, а затем также и греческих (причем долгое время в этих целях оно применялось исключительно здесь), и все же дело подвигалось далеко не так споро, как можно было ожидать, учитывая всеобщий энтузиазм по поводу этих сочинений. На протяжении некоторого времени формируются начала современных отношений авторов и издательств[403], а при Александре VI возникает предварительная цензура, поскольку ныне становится совсем не так легко уничтожить книгу, как этого еще смог добиться Козимо от Филельфо[404].

То, каким образом мало-помалу, в связи с прогрессом в изучении языков и античности вообще, формировалась теперь критика текста, в столь же малой степени лежит в поле зрения данной книги, как и история учености вообще. Нам следует заниматься не самим знанием, которым обладали итальянцы, но воспроизведением античности в литературе и жизни. Однако да будет нам все же дозволено сделать еще одно замечание в отношении исследований как таковых.

Греческая ученость была сосредоточена преимущественно во Флоренции и вообще характерна в основном для XV и начала XVI в. Движение, начало которому было положено Петраркой и Боккаччо[405], как следует думать, не простиралось далее сочувствия со стороны нескольких воодушевленных дилетантов. С другой стороны, в 1520-е годы, по мере вымирания колонии ученых греческих беженцев, пресеклись и исследования в области греческого языка вообще[406], так что истинным везением было то, что за это время овладеть им удалось северянам (Эразму, Этьенам{261}, Бюде{262}). Колония эта была основана Мануилом Хрисолором{263} и его родственником Иоанном, а также Георгием Трапезундским, затем приблизительно около момента падения Константинополя и после него сюда прибыли Иоанн Аргиропуло{264}, Теодор Газа{265}, Дмитрий Халкондил{266}, вырастивший настоящими греками своих сыновей Теофила и Василия, Андроник Каллист, Марк Мусурос{267} и семейство Ласкарис{268}, а также несколько других. Однако со времен завершения покорения Греции турками не произошло выдвижения поросли новых ученых мужей, за исключением сыновей беглецов и, быть может, одного-двух кандиотов{269} и киприотов. То, что теперь, приблизительно около времени кончины Льва X, начался также упадок исследований и в области греческого языка как такового, отчасти имело причиной общую перемену в умонастроениях[407], а кроме этого, и относительное пресыщение содержанием классической литературы. Разумеется, совпадение этой тенденции с вымиранием ученых греков также не является чем-то случайным. Если в оценке уровня изучения греческого языка самими итальянцами принять за точку отсчета момент около 1500 г., то это была эпоха, когда оно достигло высшего расцвета: тогда учились разговаривать по-гречески люди, которые полстолетия спустя, уже будучи стариками, все еще обладали такой способностью, например папы Павел III и Павел IV[408]. Разумеется, однако, для такой степени овладения предметом было необходимо общение с природными греками.

За пределами Флоренции платные учителя греческого языка почти постоянно имелись в Риме и Падуе, в Болонье же, Ферраре, Венеции, Перудже, Павии и других городах они по крайней мере появлялись время от времени[409]. В области греческого языка бесконечно велики заслуги, числящиеся за типографией Альдо Мануччи в Венеции, где впервые были напечатаны по-гречески наиболее важные и объемистые авторы. При этом Альдо постоянно рисковал своим состоянием: то был издатель и типограф, каких поискать за всю историю издательского дела во всем мире.

Хотя бы парой слов следует здесь упомянуть и то, что помимо классических исследований довольно значительное место завоевала в Италии также и ориенталистика. То, что Джанноццо Манетти[410], великий флорентийский ученый и государственный деятель (1459 г.), выучил древнееврейский язык и вообще познал всю иудейскую ученость, было связано с догматической полемикой с евреями. Его сын Аньоло должен был с детства изучать латинский, греческий и еврейский языки. Сам папа Николай V поручил Джанноццо сделать новый перевод полной Библии, поскольку бытовавшие в филологических кругах этого времени настроения склонялись к тому, чтобы отказаться от Вульгаты[411]. Да и помимо них еще задолго до Рейхлина{270} находилось немало гуманистов, включавших в круг своих занятий также и еврейский язык, а Пико делла Мирандола обладал талмудистской и философской ученостью образованного раввина. Потребность в изучении арабского языка создала прежде всего медицина, которая более не могла удовлетворяться старинными латинскими переводами великих арабских врачей. Внешним же поводом для этого явились венецианские консульства на Востоке, при которых состояли итальянские врачи. Иеронимо Рамузио, венецианский врач, переводил с арабского и умер в Дамаске.