– Неужели все это возможно на пороге двадцать первого века?

– Матвей Иванович, вы удивляете меня, – подойдя к черному, хищно вытянутому «мерседесу», сказал Сергей Сергеевич. – Вы же сами писали о Фоменко и тому подобных персонах. Имеете полное представление, сколько людей их читают и доверяют им. Как раз на Миллениум наступает обострение всяческих оккультных дел. История с вашим храмом – только цветочки. Вернемся в Москву, я покажу вам кое-какие материалы по поводу «клуба» нашего Владимира Николаевича. Он ведь говорил вам о «клубе»?

– Говорил, – вздохнул Матвей.

Когда он забрался на заднее сиденье «мерседеса», Сергей Сергеевич, устроившийся рядом с водителем, повернулся к нему и сказал:

– Еще раз спасибо за все эти изыскания – со Скопиным-Шуйским и временами Смуты. Надеюсь, мы с вами еще поработаем в этом направлении. Наверху вашу идею оценили. Думаю, вскорости Седьмое ноября переделают в праздник освобождения Москвы от литовцев и поляков. Благо, что даты почти совпадают.

«Мерседес» тронулся с места и, вырулив на набережную Фонтанки, начал аккуратно набирать ход. Матвей решился было посмотреть назад, на машину, в которую должны были усадить Владимира Николаевича и Варю, но чертыхание водителя отвлекло его.

Прямо из-за парапета Фонтанки появился грузный, неуловимо знакомый Шереметьеву человек. Он выскочил на середину дороги, и Матвей увидел, что его рука сжимает пистолет. Все еще чертыхаясь, водитель резко нажал на газ. Машина бросилась вперед и, прежде чем пистолет успел выстрелить, ударила грузного человека, подбросила его, смела с тротуара.

Тут же взвизгнули тормоза. Сергей Сергеевич и его водитель выскочили из машины и побежали к человеку, лежащему на обочине в нелепой, изломанной позе. Матвей, уже догадавшийся, кто пытался остановить их, медленно последовал за ними.

– Еще мгновение, и он всадил бы в нас пулю, – почти кричал водитель.

– Успокойся, – держал его за плечо Сергей Сергеевич. – Я видел это. И Шереметьев видел. Ты все сделал правильно.

Он наклонился и осторожно повернул лежащего лицом вверх. Из разбитого лба Андрея Нахимова текла кровь. Щеки судорожно втягивались и надувались – словно жабры у рыбы, выброшенной на берег.

– Вы его знаете? – повернулся Сергей Сергеевич к Шереметьеву.

– Да. Этот человек сжег церковь моего отца.

– Несчастный сукин сын, – пробормотал Сергей Сергеевич.

«Молодой лис почти переправился, но вымочил хвост»[7].

Михаил Скопин-Шуйский положил заключительный земной поклон перед алтарем и, взглянув в последний раз на икону с летящим богомазом, попятился к выходу из храма. Он приехал в Алексеевскую слободу затемно, отстоял заутреню, которую вел невысокий русоволосый настоятель. Батюшка, увидев гостя, взволновался так, что мгновенно осип и несколько раз заходился в кашле, обрывая ладный строй службы.

Но не настоятель был интересен Скопину-Шуйскому, а парсуны, начертанные на стене, рядом с алтарем. Он слышал, что при Иоанне Грозном работали разные мастера и что некоторые богомазы в другое время отправились бы в подвал какого-нибудь монастыря – с выколотыми глазами и переломанными пальцами рук, а Грозный все им спускал, ибо что-то искал в их писаниях – что-то, ведомое лишь ему одному.

И вот теперь Скопин-Шуйский увидел это. Все детали мозаики, которую он складывал уже несколько лет, улеглись в его голове. И рассказы немцев-астрологов, и тайные книги, которые привез ему в Новгород Делагарди, и слухи, ходившие при дворе Бориса Годунова, когда он был еще юнцом. А главное, о том же поведал ему в Новгороде настоятель Антониева монастыря. Он вытащил откуда-то ветхие списки, долго листал их, пока не нашел нужные листы, и, покашливая, прочитал рассказ некоего монаха, побывавшего во времена Василия Темного, князя Московского, в Царь-городе, ныне именуемом погаными агарянами Истанбулом.

Сегодня он понял, что его мозаика – не слова и не мечта. Быть может, богомазы знали это даже лучше собирателей старых преданий, ибо они обладали даром пересказывать не словом, а красками, образами, которые казались настолько живыми, что перед их рукотворными чудесами хотелось преклонить колени. Тайное знание передавали они не в писаниях, а в иконах и фресках. Перед смертью Иоанн нашел-таки одного из настоящих богомазов, и тот щедро вознаградил его за терпение. Вот только Грозный не успел воспользоваться этим подарком. Он умер – и не успел или не захотел поделиться знанием об увиденном.

Рассветало. Когда Скопин-Шуйский вышел из храма, горизонт окрашивали яркие розовые полосы. Солнце, еще не появившись на небосклоне, разгоняло ночной туман, обещая ясный день. Это было хорошим признаком.

Теперь он знал, в каком мире он живет и что ему нужно делать. Он понимал, что мир – пока что проект Божий. И никто даже не в состоянии представить, что будет, когда Он скажет: «Откройте глаза и видьте: вот то, что я создал для вас!» Все это шушуканье о том, что Господь совершил уже Страшный суд – ерунда. Он только ждет, когда мы подготовимся к настоящему сотворению мира. Он ждет, когда какой-нибудь богомаз, или отшельник, или просто отчаянный человек доберется до Него, и встречает его объятиями.

Скопин-Шуйский знал, где лестница, ведущая на небеса. Не нужно идти за бескрайнюю зеленую Пермь, за Камень, чтобы найти страну, где солнце не заходит, где с небес течет теплая река, где живут невиданные существа, ласковые и дружелюбные к страннику, который пришел туда. Оттуда и взлетают к Нему – или поднимаются по длинной, почти бесконечной лестнице, чья верхняя ступень теряется в зените, откуда светит яркое, нестерпимо яркое светило.

Нужно возвращаться в Москву. Туда, где ворчуны, завистники и скупердяи, окружающие царя. Туда, где собираются полки, чтобы выступить против поляков. Поляки – последняя преграда на его пути. После того как он одолеет их – одним движением руки, не своей, а Его силой, и посольства короля польского и царя московского сойдутся, чтобы одно – уверять в вечном благорасположении, а другое – этому благорасположению не верить, Скопин-Шуйский покинет Москву. У него достаточно денег и доверенных людей для давно задуманного путешествия. Он даже составил карты – по рассказам тех, кто побывал рядом с этим дивным местом. И подружился с теми, кто, не зная того, стали хранителями заветного места.

Несмотря на молодость, у Скопина-Шуйского была грузная фигура, и когда он подошел к своему верховому жеребцу, один из служек подскочил к нему, помогая взобраться в седло.

– Поехали, – крикнул он своей свите, двум десяткам испытанных солдат, вооруженных подобно шведским рейтарам, и тронул коня. В Москву нужно вернуться засветло. Сегодня у князя Воротынского крестины. Сегодня опять придется слушать льстивые речи, за которыми так просто читались зависть и страх. И снова придется принимать хлеб и мед из рук тех людей, которые, глазом не моргнув, всадят нож ему в спину. Ну да ладно. Недолго осталось.