Феликс что-то шептал жарко и едва слышно. Его ласки казались очень личными: поцелуи, ложившиеся на скулы и линию подбородка, укусы, объятия; это свело бы с ума любого стороннего наблюдателя. Они тёрлись друг об друга и оба уже тяжело дышали, каждым своим движением выжигая у меня на подкорке единственную осознанную мысль: «Я не должна здесь быть». «Я не должна здесь быть».

Дальше смотреть и слушать стало уже совсем стыдно. Тело сковала необъяснимая болезненная дрожь. Я безотрывно уставилась в пол, почему-то часто моргая и чувствуя себя совсем без сил.

– Эй, ты живая там? Соскучилась?

Когда всё у них закончилось, Феликс похлопал меня по щекам, немного приводя в чувство.

– Невозможно, – буркнула я, обводя мутным взглядом гейскую обнажёнку, – может, развяжешь? Я уже рук не чувствую.

Наручники с глухим стуком свалились на пол, но я не сразу ощутила разницу. Не ожидала, что тело минут за двадцать – или сколько там они развлекались – может так бессовестно затечь. Именно поэтому, сделав два неуверенных шага на деревянных, будто бы не своих ногах, я сразу же свалилась на кровать, в не слишком удачную позу…

– Ах, Кику, какой вид, – восхищённо вздохнул Ланкмиллер, оглаживая мою задницу с такой тщательностью, будто она попала к нему в руки впервые.

Я невнятно заскулила о том, что в ближайшее время без посторонней помощи вряд ли смогу переменить своё незавидное положение, и вообще, пусть они оба имеют хоть капельку сострадания. И в ответ на это получилась подмята под хозяина. Он выцепил мою руку из смятых простыней и, ухмыляясь самодовольно, коснулся кончиков пальцев губами, поцеловал каждый. По запястью скользнул язык.

– Так лучше?

– У-угу… – я неуверенно кивнула, силясь до смешного слабыми движениями руку обратно отнять.

Чувствительность возвращалась гораздо быстрее, чем я того ожидала, и даже какая-то слишком острая, но тело всё равно не слушалось, и мысли упорно не собирались в кучу. Я словно плавала в вязком густом тумане, зная только, что Кэри рядом, ориентируясь на тепло его тела.

– Так что, присоединишься к нам? – Голос мягкий, ладони горячие.

– Ты сейчас это всерьёз спрашиваешь? – А я вот говорила почти неслышно.

У меня всё замирает внутри от того, что он делает, от того, как он меня касается. Может, я просто слишком долго, какие-то безумные двадцать с лишним минут, просидела в одиночестве, у кресла, наблюдая, каким нежным он может быть.

– Да, моя радость, всерьёз, – ни капли иронии в его голосе не было. – Или хочешь уйти?

Нечестно. Нечестно было спрашивать о таком сейчас. Сейчас, когда ему достаточно было поманить меня пальцем, немного погладить по голове, и я бы поклялась ему в верности на остаток жизни, просто потому что я настолько боюсь оставаться в одиночестве и холоде, за стеной соседней комнаты, что меня бьёт дрожь. Даже смешно становится, когда думаешь о том, что я готова делать с собой, чтобы только получить какие-то жалкие крохи тепла, которое достаётся другим просто, как воздух.

Я ответила на его вопрос, не говоря ни слова, обвивая руками шею, притягивая его к себе.

Воспоминания ворочались в голове раскалёнными отвратительными глыбами. Приходилось собирать их отрывками, через «не хочу», морщась практически каждую грёбаную секунду. Смутные образы, душная комната и сплошной разврат. Горькое раскаяние за содеянное и увиденное. Что-то вроде безалкогольного самовнушённого похмелья, сушняк от которого был самый настоящий. Как и головная боль. Улыбаться своей ничтожности оказалось больно – губы потрескались за ночь. Надо же, какое увлекательное, по сути, зрелище – потолок. Так бы и пялилась на него весь день. Такой потрясающе белый и большой… Единственная по-настоящему и во всех смыслах чистая вещь во всем доме.

Я не хотела возвращаться ко вчерашним воспоминаниям, но всё равно жмурилась, задерживая дыхание, пытаясь прощупать их, понять заново. Может ли статься, что это уже то самое хвалёное «привыкнешь», о котором мне твердили все от Ричарда до Ланкмиллера.

Так ни до чего и не додумавшись, я перешла к крайне дотошному обследованию собственного тела, что привело меня ко вполне утешительным выводам. Связанные руки, кости немного ломит, колени стёрты. На заднице и ляжках несколько следов от стека. Это ещё можно считать нормальным.

Минуты две спустя на пороге спальни появился Ланкмиллер. Обычно, когда мы сталкивались с ним утром, это был уже чисто выбритый, всячески прилизанный и пахнущий кофе Ланкмиллер. Не в этот раз. В этот раз это был потрёпанный, явно не выспавшийся Ланкмиллер, на морде которого отчётливо читалось разочарование в этой жизни и всех её прелестях. Будто его появлению предшествовал не милый междусобойчик, а драка или основательная попойка.

– Я затрахался, честно сказать, – уведомил он на выдохе, роняя себя на кровать.

Ого. Никогда не думала, что вообще услышу от тебя эту фразу. В буквальном или фигуральном смысле, уточнять не стала, ибо кристально ясно было, что в обоих.

Я уткнулась лицом в подушку, потому что хозяйское появление сразу всколыхнуло в сознании бурю осевших уже, кажется, образов. Он тем временем собрал себя по кусочкам и подошёл к окну раздвинуть тяжёлые занавески, сам же прижмурился от яркого света, хлынувшего снаружи. И только тут заметно стало, что кожа его покрыта кровоподтёками: спина, руки, даже живот кое-где. Нейгауз, кажется, немного перестарался ночью. Края у царапин воспалились и вид уже имели нехороший. Такие обычно скоро гноятся и очень долго заживают, причиняя кучу проблем.

Я поморщилась и снова, ещё гуще покраснев, уткнулась в подушку. Спокойно. Всё равно рано или поздно просить придётся. Лучше уж сейчас, пока он не настроен отпускать эти свои издевательские шуточки, от которых щёки потом печёт.

– Кэри… – пробурчала под нос еле-еле, язык казался каким-то неповоротливым и распухшим. – Ты можешь достать из меня вибратор? И руки развяжи, пожалуйста.

Ланкмиллер подавил усталый смешок и скомандовал коленно-локтевую принять для удобства.

– И расслабься, котик, тебе же легче будет.

Я только тихо зашипела, с трудом заставляя себя не уворачиваться от его прикосновений. Сейчас, когда душный угар прошедшей ночи схлынул, они казались мне неприятными. Когда и руки были развязаны, я снова ничком повалилась на кровать, зарываясь носом в простыни.

Ланкмиллер молча лёг рядом.

– А Феликс где? – я осторожно выпуталась из покрывал, приподнимая голову.

– В душе.

– Погляжу, ты не в восторге от пережитого. – Я пыталась говорить аккуратно и звучать отстранённо, чтобы мучителю не казалось, что я лезу не в своё дело с преувеличенной настойчивостью.

– Иногда это действительно бывает приятно, но прошлой ночью Феликс явно был не в том настроении, чтобы сдерживать свои порывы. У тебя-то там ничего, случайно, не сломано? – Это была слабая попытка пошутить, которую моё измученное воспалённое сознание с ходу не распознало.