Окружающим легко сказать: не принимай близко к сердцу. А поэт так устроен, что знает про человека всегда чуточку больше. Другая погруженность. И глубина сердца измеряется не сантиметрами… Я не берусь отвечать за весь поэтический мир, но то, что какой-то внутренний конфликт, уязвимость, болезненное восприятие действительности присутствуют – это факт.

Иногда на меня находят сомнения: а что, собственно, я могу подарить со сцены? Какое вообще имею право петь? «Ни голосу, ни волосу», – как любила говорить Зоя Михайловна про современных эстрадных певцов, для которой эталоном всегда являлись Шаляпин, Лемешев, Козловский. А потом получаю стопку писем, в которых мне люди говорят спасибо за то, что мое творчество помогло пережить трудную жизненную ситуацию, и понимаю – все не напрасно. Хотя на сцене я меньше всего занята внедрением в умы глубоких философских мыслей или попыткой кого-то научить жизни. Живые выступления на то и даны, чтобы раскрывать эмоциональные стороны песен. То есть работа над альбомом – это полная концентрация и концептуальное погружение в тексты, в музыкально-мелодические, аранжировочные идеи, на концертах же я даю волю своему темпераменту, импровизирую, исходя из конкретных предлагаемых обстоятельств. Поэтому каждый концерт неповторим.

Я подумала – если философские темы фатализма каждый раз предъявлять публике сгущенными красками, то что же получится? Зритель сбежит – и правильно сделает! Я бы и сама сбежала! С годами сформировалось кредо: о серьезных вещах – весело и бодро. «Помирать – так с музыкой!»

Это, наверное, во мне эволюционировал один из основополагающих принципов «Ночных снайперов»: «Лучше грустно петь, чем грустно жить».

В повседневности не всегда даешь себе право на искреннюю эмоцию. А на сцене я, наверное, более естественна, чем в обычной жизни. Во время концерта чувствую себя хулиганистым ребенком, которому позволено и простительно все. Я на сто процентов становлюсь сама собой. Ощущаю себя не просто обнаженной, а так, словно у меня нет мышц, сосудов, нервов, даже самого скелета не существует. Полностью растворяюсь. Сцена – это самое честное, самое энергоемкое, но и энергозатратное место. Поэтому до концерта очень хочется уединения и сосредоточенности.

Мне приятно сопричастие людей, их сопереживание моим чувствам, и я не в обиде, если, например, ожидала одну реакцию, а получила другую. Песня принадлежит слушателям, и они вольны делать с ней, что угодно. Пусть как хотят, так и реагируют. Главное, чтобы реагировали! Я выбираю только те тексты любимых поэтов, которые как будто вынуты из моего сердца, словно обо мне написаны. Меня устраивает роль ретранслятора. Их строчками я рассказываю в том числе и про себя.

К двадцати годам в мою жизнь пришла поэзия Иосифа Александровича Бродского. Помню, как Петр Малаховский оставил мне почитать самиздатовский сборник его стихов – книгу альбомного формата в жестком черном переплете. Второй приход в мое сознание случился, когда Света Голубева, легко и как бы между прочим, в нашей беседе прочитала наизусть стихотворение «Муха». Я ощутила эффект как от неожиданного и невероятного кульбита: «Как можно запомнить столько стихотворных строчек?!» Годы спустя, по ее стопам, я «замахнулась» на «Бабочку». Мне захотелось прочитать ее со сцены. Понадобились месяцы, чтобы я впечатала текст в свой мозг, довела его до автоматизма, чтобы во время концерта не то что случайный звук на сцене или шорох в зале, а даже артиллерийская бомбежка не могли бы выбить из моей памяти ни слова, ни строчки. Декламировала друзьям при любой возможности. Даже Динку Арбенину не миновала эта участь. Помню, будучи уже обе несколько лет в одиночном плавании, мы сидели в ресторане «Седьмой гость» на Миллионной, и я решила потренироваться – на одном дыхании выплеснув на Динку это не короткое стихотворение. От волнения загнала темп! Она слушала и приговаривала: «Помедленнее, помедленнее»…

Опыт с «Бабочкой» мне понравился, и со временем я расширила стихотворный репертуар. Чтобы быть в сценической форме, я должна была его периодически «освежать» в голове. Однажды я его «освежила» прямо на операционном столе, развлекая анестезиологов во время удаления металлоконструкции из моей левой лодыжки.

В какой-то момент я поняла, что не я сама сочиняю песни, а мои руки и гитара, точнее – пальцы на грифе. Я сенсорик. Мне нужно трогать и ощущать. Как только я беру инструмент в руки, сразу нарождаются идеи, сочетания аккордов, последовательность звуков и пауз. Я нахожу ритмический рисунок, и это меня заводит. Если Муза в этот момент ко мне благосклонна, из ощущения ритма нарождается слово. Наша с ней встреча происходит спонтанно. Никогда не угадаешь, в котором часу и в каком обличии она наведается в гости.