– Наверняка это как-то связано с предстоящими перестановками.

– Вот это уже точнее, господин Теофиль. Я написал приказ о вашем увольнении с должности директора Лувра. Кажется, вы археолог?

Омоль Теофиль сдавленно сглотнул:

– Да, господин министр.

– Предлагаю вам заняться вашим прежним делом. Все-таки раскапывать артефакты у вас получается лучше, чем охранять национальные сокровища. Вы тоже уволены, господин главный хранитель, очень надеюсь, что на новом месте вам повезет гораздо больше, чем на нынешнем. Что ж, господа, не смею вас больше задерживать, с этой минуты вы здесь больше не работаете. А у меня еще масса дел. – Неожиданно широко улыбнувшись, он добавил: – Впрочем, основное я уже сделал.

Розыск Луи Дюбретона поначалу представлялся инспектору легкой задачей: как-никак тот появлялся в Лувре на протяжении последних трех недель, но, как выяснилось, не был занесен в книгу учета, куда обычно записывают художников, работающих в Лувре, с обязательным указанием места их проживания. Все не слава богу! Теперь этот месье Дюбретон переходил в разряд призраков, отыскать которых будет непросто.

Негромко постучавшись, в комнату вошла худощавая старуха, в которой инспектор Дриу мгновенно узнал смотрительницу «Квадратного зала».

– Вы что-то хотели мне сообщить? – обратился он к женщине.

– Да, месье.

– Присаживайтесь.

Старуха присела на краешек стула, смиренно сложив ладони на коленях.

– Кажется, я знаю, кто украл «Мону Лизу».

– Вот как… – без интонации произнес Франсуа Дриу. – Я вас слушаю.

Инспектор даже не удивился сообщению: только за последние два дня он успел проверить около трех десятков подобных сигналов. Однако ни один из них не оправдал ожидания. Время было потрачено впустую. Одни, видно в надежде привлечь к себе внимание, заявляли о том, что это именно они похитили картину, однако не могли рассказать, как именно совершили ограбление. Другие звонили из баловства, третьи были просто психически ненормальными людьми.

Но самое скверное, что дело приобретало политический оборот, что сулило дополнительные неприятности. В прессе муссировалась версия о том, что к пропаже «Моны Лизы» причастны германские шпионы, которые якобы по приказу Вильгельма Второго должны были украсть национальную святыню Франции, чтобы тем самым нанести ей очередное оскорбление и показать ее слабость перед милитаристской Германией.

Правительство кайзера мгновенно отозвалось на яростный выпад французов, заявив, что пропажа «Моны Лизы» нужна самому Парижу, который только ищет повод, чтобы спровоцировать очередную войну.

Как бы там ни было, но министр внутренних дел вызвал Марка Лепена и инспектора Франсуа Дриу к себе в кабинет, заявив, что дело о краже «Джоконды» приобретает международный характер и господа полицейские должны быть крайне осмотрительными в своих высказываниях и обязаны проявить расторопность в поисках преступника.

При любом раскладе полиции следовало проверять каждый сигнал, благо что ввиду важности дела министерство внутренних дел сумело выделить в распоряжение комиссара дополнительные силы. Особое внимание следовало обращать на заявителей, лично пришедших в полицию.

За прошедшие дни в сыскной полиции была проведена большая работа. Под подозрение попало семнадцать человек, уволенных из Лувра, – вполне подходящий повод, чтобы кражей картины досадить администрации музея. Но после тщательнейшей проверки было установлено, что ни один из сокращенных сотрудников не подходит на роль главного злодея Франции.

– Недели три назад в «Квадратный салон» пришел молодой светловолосый человек с голубыми глазами, – ровным голосом заговорила мадам. – Вы даже представить себе не можете, с каким вожделением он смотрел на полотно «Моны Лизы»! В его глазах было столько страсти! Ни до того, ни после я не видела, чтобы человек мог так взирать на картину. Мне казалось, что он готов был проглотить ее живьем. Он приходил почти каждый день и все время смотрел на нее, делал какие-то наброски. Но дня за три до ограбления он вдруг пропал. Тогда я особенно не обратила на это внимание. Согласитесь, какие только люди не подходят к картине.

– Да, мадам.

– Среди них немало экзальтированных личностей и просто ненормальных, но вот этот случай, как мне кажется, из разряда особенных.

Инспектор уныло посмотрел на посетительницу. Всего лишь домыслы и никаких конкретных доказательств. Подле «Моны Лизы» всегда находится немало людей с самым разным темпераментом, и если присмотреться к ним повнимательнее, то можно было бы отметить, что у половины из них при созерцании картины глаза делаются безумными. Если бы за расширенные зрачки сажали в тюрьму, то заключенных в казематах пришлось бы складывать штабелями, иначе не нашлось бы места! Немало было и таких, что бросались перед «Моной Лизой» на колени, признавались ей в любви, совершенно забывая о том, что перед ними неодушевленное полотно. Некоторые из них в экстазе простаивали перед картиной часами, и даже окрик охраны не способен был вывести их из транса.

Именно такие экзальтированные личности возмущались, когда «Мону Лизу» неожиданно спрятали под стекло. Надо признать, что они своего добились, вскоре стекло убрали, но когда один из обезумевших поклонников попытался порезать картину ножом, «Джоконду» вновь укрыли. Похоже, что уже навсегда! Созданная более четырех веков назад, «Мона Лиза» выглядела немыслимо современно, хотя от того времени мало что осталось, вот разве что отдельные храмы и немногие руины. Картина обладала невероятной магией, она просто притягивала к себе разного рода безумцев. Вокруг нее постоянно бушевали какие-то страсти, случались громкие скандалы. Казалось невероятным, что она продолжала будоражить воображение.

– Понятно, – стараясь скрыть разочарование, произнес инспектор. – Вы могли бы описать этого человека, мадам?

– Описать трудно, – призналась смотрительница. – Вот если бы я его увидела, тогда другое дело.

– Хорошо, попробуем что-нибудь придумать. Составим словесный портрет, а там будет видно. Дежурный! – громко крикнул инспектор Дриу, а когда на его зов появился полицейский, распорядился: – Вот что, Роберт, позови ко мне полицейского художника. Попробуем нарисовать портрет предполагаемого преступника. В этом, мне кажется, что-то есть.

Вскоре появился дежурный с мужчиной, одетым в штатский костюм. Был он высок, с унылой вытянутой физиономией и производил впечатление человека, которого только что подняли с постели.

– Вот что, Мюррей, попробуйте нарисовать с этой милой дамой портрет предполагаемого преступника. – Повернувшись к смотрительнице, он спросил: – Мадам, припомните, какой формы у него была голова: круглая, вытянутая, может быть, грушевидная…

Поразмыслив с минуту, смотрительница уверенно произнес:

– Думаю, что круглая, господин полицейский.