раздавлены им, а я в каком-то боевом безумии бросился на татарина без шапки, с круглой лысой головой, сорвал его с коня, ударив башкой о камень.

Потом меня сшиб конь другого османа, я пришёл в себя только под днищем бронехода. На лицо капнула горячая смазка с шалнера передней тележки. Огромные шатуны, образующие букву V с кривой колёсной осью в основании, медленно провернули эту самую ось и проползли в считанных дюймах надо мной, затем машина замерла.

Я выполз наружу, дав себе слово действовать расчётливо — расстрелять оставшиеся пять патронов и снова юркнуть в убежище для перезарядки револьвера. Турки рубились с бригадой инфантерии, шедшей позади строгановских, те, наверное, полегли уже все.

Пуля впилась в спину османа, сцепившегося с нашим, дай Бог — не прошла бы навылет. Другой кинулся на меня, подняв шашку, но вдруг опустил её и бросился наутёк, мигом скрывшись в облаках пыли, потому что земля мелко задрожала под тысячами копыт. Гусары в коричневых мундирах Ахтырского полка понеслись вперёд мимо замерших железных колесниц, которые вскоре прекратили пальбу, опасаясь накрыть своих. Пушки бабахали лишь справа, не понять — наши или чужие, скоро стихли и они.

Обессиленные уцелевшие солдаты строгановской бригады вперемешку с остатками подкрепления повалились на землю в изнеможении.

В какой-то отстранённости я увидел, как унтер, отдыхавший у тележки бронехода, встал и запросил подмоги, не имея возможности облегчиться. Форма, забитая пылью и золой, пропиталась паровым духом. Теперь она высохла на солнце, которое постепенно пробилось через опадающий дым сражения, и превратилась в панцирь — руку не согнуть, до шаровар не дотронуться. Куда там Пажескому корпусу с натянутыми лосинами... Да и собственный мундир, что строился в Москве у лучшего портного добрых две недели, ничуть не краше; Пахом придёт в отчаянье.

А вскоре прискакал вестовой от Паскевича — пехоту вернуть в лагерь. Виктория!

Вечером в шатре командующего, чистый и переодетый, я поймал себя на мысли, забытой с восемьсот двенадцатого года. Тогда неделями отступали от границы к Смоленску и после короткого боя — к Москве. Бородинское побоище длилось неполный день. Странная она, хронология войны. Бесконечные переходы и ожидания занимают несравнимо больше времени, чем собственно сражение с неприятелем.

— Поздравляю, господа! — радостно заявил Паскевич. — Победа одержана с малыми потерями, меньше десяти тысяч убитыми и ранеными. Захвачена турецкая артиллерия, припасы и обоз, армия противника рассеяна. Частности обсудим потом, а теперь считаю своим долгом сообщить: все полки, бригады и дивизии действовали отменно. Мы остановили османское наступление!

Естественно, битва сложилась не по плану, с досадными, но допустимыми от него отклонениями. Разделённая надвое артиллерия выполнила генеральную задачу. Бронеходы и расположившиеся за ними батареи перемололи турецкие пушки. Главное — Паскевич угадал, что Девлет Гирей предпримет охватывающий манёвр справа от русского центра. Там выстроилась вторая часть артиллерии, а прикрывавшая её инфантерия встретила османскую конницу дружными залпами; до штыков не дошло. Расстроенное шквальной пальбой турецкое войско дрогнуло и под натиском русской кавалерии побежало — изрядная часть западнее к Днепру, где казачий резерв снял кровавый урожай. Остальные повернули обратно к Перекопу, через безводную выжженную степь, положившись на милость Аллаха.

Военный совет, окончившийся решением дать краткий отдых войскам, плавно перетёк в иной вид собрания, когда командующий позволил открыть запасы с вином. Праздновали, а в лазаретах умирали раненые, упокоенных собирали в большие братские могилы, дабы вскорости похоронить. Так заведено у магометан, и сие разумно без различия от вероисповедания, ибо под ярким солнцем разложение начинается быстро.

На следующий день командующий беседовал с генералами по отдельности, уделил время и мне.

— Благодарю и хвалю, Платон Сергееич! Наслышан о мужестве, когда не побрезговали лично поучаствовать в рукопашной. Только вот — мне иное обещали. А погибли бы? Война продолжается, рекрутов ещё пришлют, но с боевыми генералами — беда… Как там наш жандарм?

— Уцелел, ни царапины. Тоже рубился в рукопашной. Как бронеходы двинулись, да пылюка поднялась, всякая связь пропала. А что глупости говорят: «вдохновил примером» — не верьте. В той грязи солдат с генералом на одно лицо, да и видели меня только защитники ближайшего бронехода.

— Не скажите, скромный вы наш. Слава после боя работает, солдаты за вами хоть в пекло готовы. Как же — генерал и боевую задачу выполнил, и не струсил рубиться на переднем крае, и выжить сумел. Виват!

— Воля ваша оценивать мои деяния столь лестно, Иван Фёдорович. Однако про новое пекло расскажите подробнее.

— Э, нет! Вы, Платон Сергеевич, вчера изрядно рисковали, ваш ангел-хранитель устал. Понимаю-понимаю, — генерал выставил вперёд ладонь. — Никак не угомонитесь?

— Так война не закончена. Угомонимся потом, если нас прежде османы не угомонят. Коли нужно, Иван Фёдорович, отправьте меня на самое горячее место в следующей баталии. Вчера не подвёл, и дальше не оплошаю.

— Не знаю, что и сказать, — Паскевич чуть пожал плечами, отчего дрогнули золотые шнуры на эполетах. — Разве десант за Перекоп, но это чистое душегубство, граф.

— Или то, что у меня лучше всего выходило в двенадцатом — кусать врага в спину в его тылу. Не томите, ваше высокопревосходительство. Если требуется с моря высадиться в тылу у осман — так тому и быть. Только флот их силён, пустит ли к крымскому берегу?

— Моряки обещают для турок la surprise приготовить и переправу наладить, но опасность останется велика. Прошу об одном — уцелейте, граф. Война окончится, почту за честь назвать вас другом.

Пока совещались генералы, в степи появились курганы из песка. Татарин из пленных, заявивший о духовном звании, что-то заунывно затянул у могилы соплеменников; в полуверсте батюшка отпевал православных. Армия отдыхала, а мне на память пришли лермонтовские строки:

Взгляни, там зарево краснеет:

То битва семя смерти сеет.

* * *

Очередная посевная наметилась на две сотни вёрст южнее, недели через полторы после битвы у Днепра. Она началась с крика вахтенного матроса линейного корабля «Бейлербей Хасан», увидевшего паруса на юго-западе, где Каркинитский залив соединяет свои воды с открытым Чёрным морем.

Эскадра, включавшая кроме флагмана три линейных фрегата и корвет, перекрыла Крымский берег Перекопского залива, дабы воспрепятствовать высадке русских в тылу крепостного вала Ор-Капы. Слух о разгроме достиг этих мест через двое суток, принесённый уцелевшими янычарами, что осилили обратный переход в Крым, и никак боевого духа не поднял.

Тревога, сыгранная на пяти османских кораблях, отменена не была, однако напряжение спало, ибо пришелец оказался