«Аминь», — истово шепчут в толпе.

Семья Кролл. Мне нужно спросить о многом. Как они жили? Усаживались втроем на кожаный диван и включали записи христианских программ? А Карен Кролл — следила ли она за тем, чтобы дочь ежедневно съедала пять порций фруктов и овощей, как рекомендует министерство здравоохранения? Водили ли Бетани в эту церковь слушать Евангелие от Леонарда Кролла? И когда твоя дочь втыкает отвертку в глаз той, на ком ты женат, — какую роль здесь играет прощение?

— Руины Стамбула, — продолжает Кролл, — подтвердили глубокое знание — знание, которое несет наша вера, — о том, что близятся последние времена. Друзья, нам нечего бояться. Страх — орудие дьявола, так не дадим же нас запугать. Мы знаем: нам ничто не грозит, Господь защитит нас. Но что станется с нашими близкими и с теми заблудшими душами, что не обрели еще Божью любовь?

Зал отвечает согласным шепотом. В школьные годы, проведенные среди монахинь, я поняла: нельзя недооценивать силу искренних убеждений, непоколебимость истинной веры. Такой, как у Леонарда Кролла.

— Мы избраны жить в эти времена и толковать их значение, — говорит он. — Так поднимемся же против дьявола, несущего разрушения на созданную Богом землю, наславшего волну атеизма на эту планету! Так будем же ждать возвращения Мессии, Спасителя нашего. Ибо упавший встанет!

Он поднимает руки — все вскакивают с мест и начинают петь о восставшем из мертвых, об избраннике, о святом. Хлопаю, отбивая ладонями ритм. И снова тот же феномен, тот же психологический рефлекс: сердце наполняет восторг, на лице расцветает улыбка. Мне радостно и светло. Допев, собравшиеся остаются на ногах, и теперь, кроме спин, я ничего не вижу. Передвигаюсь ближе к проходу. Голова Кролла опущена в поклоне, глаза закрыты, кулак замер в воздухе. Из рукава выглядывают поросшее темными волосками запястье, серебряные часы, белая манжета. Исходящая от него энергия почти сексуальна. Внезапно он дрожит, в нем происходит какая-то перемена. Наконец он запрокидывает голову ленивым, чуть ли не томным жестом и начинает говорить: в голосе звучит сдержанная сила:

— Нам уготовано спасение, и мы сделаем все, чтобы обратить души тех, кого мы знаем и любим, к Господу, дабы и они спаслись вместе с нами. Псалтырь, глава двадцать пятая, стих второй: «Искуси меня, Господи, и испытай меня». Пусть в последние времена никто не останется страдать на этой земле. Среди них есть и наши друзья, наши близкие. Их участь нас не радует. Пусть и они раскаются в своих грехах, пусть восстанут из мертвых, и вознесутся на небеса вместе с праведниками, и возрадуются пришествию Мессии. А Он придет за нами. О да, можете не сомневаться: Он придет.

Возгласы согласия со всех сторон.

После службы пробираюсь вперед, лавируя между мужчинами, женщинами, подростками в одинаковом безликом ширпотребе, которые стоят группками и оживленно переговариваются, пока дети помладше носятся по торговому центру.

— Добро пожаловать, — говорит Кролл. Придвинув стул, он садится, чтобы быть со мной на одном уровне, и протягивает руку. У него крепкое, уверенное рукопожатие открытого, общительного человека, талантливого оратора, который умеет и слушать. — Приятно видеть новые лица. Вы тут живете неподалеку? Леонард Кролл. — Он по-прежнему сжимает мою ладонь, и я начинаю подозревать, что он так никогда ее и не выпустит. — Для друзей — Лен. Приятно познакомиться.

— А я Пенни.

— Пенни, — повторяет он и, еще раз пожав мою ладонь, отпускает ее на свободу. Мифическую Пенни — закомплексованную, религиозную версию меня из прошлой, доколясочной жизни — я придумала по дороге сюда.

— Ехала мимо, вдруг слышу — музыка. Ну, я и…

— Не удержалась. Старая, но любимая музыка, верно?

— Мелодии детства.

— Как бабушкины пироги, правда? Хотя лучше уж петь, чем объедаться.

— Ваша речь о великой скорби и восхищении произвела на меня впечатление.

В ответ он награждает меня пристальным взглядом и кивком, но не больше. Как странно, когда на чужом лице сияют умом и сочувствием знакомые глаза. Карие глаза Бетани.

— Знаете что, Пенни? Я вижу на вас печать Иисуса.

Как реагировать на подобные заявления — понятия не имею. У меня они вызывают одни подозрения. Неужели он меня раскусил?

— Не уделите мне минутку, после того, как попрощаетесь со всеми? Дело в том, что меня привела к вам не только музыка, — признаюсь я.

Заинтригованный, Леонард Кролл с готовностью распрямляется.

— Конечно, Пенни, какой вопрос. Дайте мне минут десять, — говорит он, подмигивая проходящему мимо мужчине. — Вот выпроводим наших праведников, тогда и поговорим по душам.

Жду в сторонке, пока он жмет руки, перебрасывается шуточками с мужчинами, выслушивает женщин, треплет по щечкам детей. В воздухе витает ощущение праздника.

Минут через пятнадцать мы остаемся одни.

— Ну а теперь, Пенни, рассказывайте.

— Период скорби. Он наступит постепенно или сразу?

— Хороший вопрос, — качает он головой. — Не в бровь, а в глаз. Ну что ж… По правде говоря, кое-кто среди христиан считает, что мы уже живем в скорбные времена. Посмотрите вокруг: эпидемии, природные катаклизмы, глобализация, экономические кризисы, терроризм, атеизм… Знамения, как сказали бы некоторые.

— Думаете, отсчет пошел?

— В минуты уныния — да. А при ближайшем изучении Священного Писания выясняется: совершенные в вере будут спасены до наступления скорби.

— «Вознесены будут…». Вознесутся на небеса.

— Так говорит Библия.

— Надо полагать, вы верите в существование зла?

— Еще бы, — смеется Леонард Кролл. — Если воспринимать Бога всерьез, то и к врагу Его нужно относиться так же. Но прежде всего я верю в добро, в силу Божьей воли и Божьего замысла, невзирая на то, что вокруг творятся ужасные вещи, а Господь, казалось бы, не делает ничего, чтобы их предотвратить. Многих это смущает, и зря. Все мы задаемся вопросами из серии: Боже, почему Ты меня покинул? Бог знает, что делает. У Него свой замысел. Просто мы, Пенни, — вроде муравьев, и наши муравьиные мозги неспособны вместить в себя Божий замысел. Гордыня застит нам глаза. Нам нужно учиться смирению. Только смиренный духом способен принять мысль о том, что всему есть своя причина и нам ее знать необязательно. То, что кажется бессмысленным нам, для него исполнено смысла. Ибо мы смотрим сквозь тусклое стекло, гадательно. — Его лицо омрачается, но уже в следующий миг расплывается в улыбке. — Простите, Пенни. Что-то я увлекся.

— А бывает ли зло врожденное? Все эти разговоры о невинности и пороке — может ли дитя нести в себе зло?

— В нее может вселиться дьявол.

— В нее.

Крошечная заминка. Леонард Кролл едва уловимо подбирается, а его взгляд обращается внутрь.

— Дьявол могуществен, — наконец произносит он тихо, как будто самому себе. Только сейчас на его чертах проявляется отпечаток горя. Горя человека, потерявшего жену и ребенка. — Дьявол хитер. Дьявол зловреден и знает, как сбить праведную душу с истинного пути. — Тут он впивается в меня взглядом, словно ищет ту «печать Бога», которую усмотрел во мне раньше. — А вы, Пенни, что думаете на сей счет?