— Я все знаю, Селин, — глухо сказал я. Видит Бог, как нелегко мне давались слова!

— Об ордене и ведьмах Эшетаура, о том, что ты хотела уехать, на прощание передав мне записку — ты даже не нашла в себе сил поговорить со мной и все объяснить.

— Розали… — прошипела Селин, отступая на шаг. — Это она тебе все рассказала?

— И да, и нет. Почему ты не рассказала мне о своих ведьмовских способностях?

Она молчала — видимо, не знала, что сказать. Впрочем… мне ли ее винить? Ведь и я сам скрывал ото всех, кроме Розали и Селин, свою истинную сущность.

— Просто пойми, тогда я сделала ошибку, — сказала она, трагично заламывая руки. — И я получила шанс…

— Все исправить, знаю, — закончил я за нее. — Но, Селин… то, что было между нами, уже не вернешь — просто потому, что я знаю правду. Я знаю, что ты оставила меня ради ведьмовской силы. Но есть и еще одна причина, по которой вместе мы быть не можем — я просто больше не чувствую ничего… прости. Своими метаниями, своей игрой в страсть, обиды и прощение… ты выжгла во мне всю любовь.

В ореховых глазах Селин заблестели слезы. Она закусила губу, закрыла глаза, и на алебастровой щеке пролегла прозрачная дорожка.

— Ты не можешь просто взять и отказаться от меня, — прошептала Селин.

— Но ты же смогла.

Это стало для нее последней каплей. Селин Бушар не привыкла не получать того, чего хотела. Подобного унижения вынести она не могла и, придерживая юбки, практически выбежала из особняка, громко хлопнув дверью на прощание.

А этот странный безумный день все не желал кончаться.

Вечером меня навестила Фелиция. Какие-то птички — местные сплетницы — нашептали сестре, что видели, как Селин Бушар в слезах выбегает из моего дома, и теперь она желала услышать обо всем из первых уст. Фелиция никогда не была сплетницей, но она рьяно охраняла мою свободу от посягательств Селин — вражда между прекраснейшими женщинами Ант-Лейка давно пустила корни. Фелиция очень категорично и всегда нелестно отзывалась о Селин с первого же дня нашего с ней знакомства. Убеждала, что наши отношения с самого начала обречены.

К ее чести будет сказано, она оказалась права.

Я жалел, что не могу рассказать Фелиции обо всем — о гостье из будущего, появившейся однажды в моем доме, о том, кем в этом самом будущем стала Селин. В какой-то момент даже порывался все рассказать — ведь эта правда не так страшна, как правда о том, что человек, которого она считала единокровным братом, и не человек вовсе, а Ангел Смерти. Но я знал — Фелиция не поймет, не поверит. Слияние прошлого и будущего для нее, выросшей в обычной среде и с детства окруженной людьми без проблесков дара — если, конечно, не считать меня самого, — все это не позволит ей принять мои слова за чистую монету. В лучшем случае Фелиция подумает, что я смеюсь над ней или глупо ее разыгрываю, в худшем — посчитает меня сумасшедшим.

И снова и снова, думая об этом, я понимал, что могу быть откровенным только с одним-единственным человеком, который как вихрь ворвался в мою жизнь, и все перевернул.

Розали.

Теперь, когда стало ясно, что она может находиться в моем времени, у меня появилась возможность все начать сначала.

На пепелище моей любви к Селин, как прекрасный цветок расцвело новое чувство.

— Кристиан, прости, — однажды сказала я, когда с балкона «Лавандового приюта» мы смотрели на спящий город.

Он повернулся ко мне, удивленный.

— За что мне нужно тебя простить?

Я тяжело вздохнула. Чувство вины грызло меня изнутри, и я никак не могла от него избавиться.

— Мне просто нужно было немного подумать, и решение оказалось бы на ладони, — злясь на саму себя, жестко проговорила я. — Перед тем, как отправиться к Селин и все ей рассказать, я могла заглянуть в прошлое за мгновение до того, как одну из Дочерей Лилит убили. Тогда бы я увидела лицо того, кто это сделал. Мне просто нужно было подумать, а я…

— Розали, ты не должна себя в этом винить, — мягко сказал Кристиан, накрыв своей ладонью мою.

И как всегда при соприкосновении наших рук, по моей кожи пробежало нечто сродни молниевому разряду. А потом стало так тепло и легко, и все тревоги смыло волной этой теплоты. Так случалось всякий раз, когда Кристиан находился рядом. Он безошибочно угадывал мое настроение — как бы я ни пыталась свои эмоции скрыть, и всегда знал, что сказать или сделать, чтобы меня успокоить.

Вот уже почти две недели я возвращалась в прошлое Кристиана, чтобы вместе с ним бродить по старинному Ант-Лейку, едва похожему на тот, который помнила я. И с каждым разом возвращение в настоящее давалось мне все легче. Я старалась «не забегать вперед», а возвращаться к той самой точке, в которой Кристиана оставляла. Так у него не возникало ощущения «двойственности сознания», как он это называл, а я легче переносила путешествие в прошлое.

Я чувствовала, что каждый проведенный вместе день все больше нас сближает, но боялась нечаянным порывом разрушить то прекрасное и эфемерное, что появилось между нами. Я не хотела торопить событий, но не потому, что не была уверена в нем. Просто…

Я все еще оставалась девочкой из будущего. Прошлое было мне чужеродно, находиться в нем — противоестественно, как бы я ни старалась это изменить. Я не могла жить в реальности Кристиана, не могла даже находиться в ней дольше нескольких дней, не рискуя просто назад не вернуться. Я понимала, что никогда не стану частью его мира, а это означало, что у нас двоих будущего быть не могло… И это казалось таким жестоким и несправедливым, что даже одна мысль о невозможности быть с Кристианом рядом — не сейчас, а годы спустя, — причиняла мне боль.

Выход был только один — наслаждаться мгновением. А потом… будь что будет.

Ночью Ант-Лейк времен Кристиана Валентриса особенно прекрасен. Я бродила по освещенным газовыми фонарями улицам, ничуть не боясь притаившейся среди домов темноты. Не боясь и того, для кого одинокая молодая леди могла бы показаться легкой наживой. У меня был мой дар, и я в любое мгновение могла как изменить произошедшее, так и вернуться в настоящее.

Я уже день находилась в прошлом на правах гостьи «Лавандового приюта», и пока чувствовала себя прекрасно. Я не могла уснуть — слишком много в голове было мыслей, а тревожить сон Кристиана не хотела. Тихо, как мышка, выбралась наружу, не забыв надеть перчатки и шляпку. В этом не было особой нужды — вряд ли в это время суток мне бы встретились припозднившиеся горожане, но мне просто нравилось чувствовать себя настоящей викторианской леди. Прогуливаясь по Ант - Лейку неспешным шагом, я ощущала себя так, будто стала главной героиней однажды виденного мною фильма. Нужно ли говорить, что Кристиана я представляла его главным героем, а весь фильм — историей нашей зарождающейся любви?