Единственное, что мне нравилось в Киноакадемии, — это возможность каждую неделю смотреть по два иностранных фильма. Тогда это считалось привилегией, так как во время «культурной революции» зарубежное кино можно было смотреть только людям вроде Цзян Цин. Нам, студентам, выдавали только по одному билету, так что я взял себе за правило подделывать второй. Чтобы предотвратить подделку билетов, их каждый раз печатали на бумаге разных цветов, но я рыскал повсюду, чтобы найти такую же. Для меня не так важно было посмотреть фильм, как придумать способ провести в кинозал Чжоу Линь. Навыки рисовальщика позволяли мне копировать настоящий билет настолько точно, что никто не мог отличить оригинал от подделки. Впрочем, билетер на входе всегда был начеку, однажды, после долгого изучения моих билетов, он объявил подделкой подлинник.

Во время «культурной революции» иностранная культура была под запретом, и теперь было очень непривычно сидеть в темноте и смотреть европейское или американское кино, пока синхронист переводил фразы, которые произносились с экрана. Там, в зале Киноакадемии, я испытывал даже бóльшую неловкость, чем когда несколько лет спустя пошел смотреть порнофильм в Филадельфии. Особенно поразил меня Феллини, потому что странные, местами пронзительные сцены его фильмов напоминали мне собственный жизненный опыт.

В то время две тетки Чжоу Линь, жившие в Америке, после долгого перерыва вышли на связь с семьей и впервые с 1949 года приехали в Пекин. Уезжая, они спросили Чжоу Линь, что ей прислать, и она сразу же ответила: книги по мировому искусству. Так я смог познакомиться с множеством репродукций работ художников со всего мира. Позже, уже живя в Нью-Йорке, я часто переезжал с места на место, но никогда не расставался с этой коллекцией альбомов — легче было бы выбросить собственные фотографии.

Отец Чжоу Линь был хирургом-ортопедом, который обычно стоял за операционным столом по десять часов без перерыва, ее мать преподавала английский язык, а сестры и братья матери в юном возрасте переехали в Америку. Только родители Чжоу Линь остались в Китае и влились в революционные ряды: они отправились в Синьцзян, чтобы развивать приграничные территории.

Она никогда не говорила об этом, но я знал, как Чжоу Линь предана матери, которую в самом начале «культурной революции» арестовали хунвэйбины, и она так и не вернулась. Ее нашли повешенной в женском туалете, со следами жестоких побоев. Причина враждебного отношения к ней была проста: она слишком хорошо говорила по-английски.

Чжоу Линь очень хотела учиться в Америке, и ее родственники были только рады посодействовать. Мне было ясно, что если она уедет, то уже не вернется. Ни я, ни она никогда не скрывали неприязни к обществу, в котором жили. Она уехала в Америку быстрее, чем я думал, и хотя я был расстроен ее отъездом, все же радовался за нее — я чувствовал, будто это часть меня вырвалась на свободу.

Она поступила в Питтсбургский университет, и вскоре я получил письмо с фотографией, где она стояла на фоне одной из картин Ван Гога с подсолнухами. Когда мы были вместе, она часто говорила, что я лучший из известных ей художников. Смелое заявление, учитывая, как мало я успел сделать, и она произносила это с нарочито серьезным лицом, как это бывает, когда человек говорит неправду; но она действительно так считала. Как бы то ни было, ее однокашники ей верили безоговорочно, не имея причин усомниться в ее правоте: в их понимании искусство — это не более чем набор пропагандистских плакатов.

В конце сентября 1979 года мы, студенты-аниматоры, проходили стажировку на Шанхайской киностудии художественных фильмов, когда от пекинского друга пришла радостная весть. Около двадцати пекинских художников осмелились устроить несанкционированную выставку своих работ в очень заметном месте: более ста пятидесяти картин маслом и тушью, рисунков, ксилографий и резных изделий из дерева были развешаны на стальной ограде Музея изобразительных искусств Китая. Они назвали это «Выставкой Звезд» (Stars Art Exhibition). На следующий день Управление общественной безопасности направило туда отряд полицейских, чтобы снять все экспонаты на основании отсутствия официального разрешения.

Через несколько дней, утром 1 октября, запрещенные художники устроили марш протеста на проспекте Чанъаньцзе. Требуя свободы творческого самовыражения, они произносили страстные речи, которые привлекли сотни слушателей. Вернувшись в Пекин, я узнал, что власти сдались и разрешили «Звездам» выставить работы в Павильоне расписных лодок (Хуафанчжай) в парке Бэйхай, и меня пригласили поучаствовать. В последний день работы выставки было продано целых восемь тысяч билетов. На следующий год прошла еще одна выставка «Звезд», на этот раз уже в Музее изобразительных искусств Китая — отчасти благодаря другу моего отца Цзян Фэну, который теперь был председателем Союза художников Китая. «Мы уже не дети, — говорилось в материалах к выставке. — Нам нужно общаться с миром на новом, более зрелом языке». Толпы тут были еще плотнее.

Хотя деятельность группы «Звезд» и показала, что стремление к переменам в искусстве иногда может увенчаться успехом, правительство не допускало ни малейших признаков политического инакомыслия. Шестнадцатого октября 1979 года Вэй Цзиншэна привлекли к суду, а после слушания дела, которое продолжалось всего один день, его приговорили к пятнадцати годам тюрьмы по сфабрикованному обвинению в раскрытии военной тайны, сочинении реакционных эссе и контрреволюционной агитации. Необычайная строгость приговора оказала на меня огромное воздействие, продемонстрировав весь цинизм и жестокость китайского государства и фундаментальное неприятие Коммунистической партией свободы самовыражения. Суд над Вэй Цзиншэном положил конец краткой оттепели, пока «Стена демократии» оставалась полем политических дебатов, но теперь перспективы открывались нерадостные. Я поклялся, что уеду, как только представится возможность.

Глава 11. «Нью-Йорк, Нью-Йорк»

В 1981 году я подал заявку на обучение за границей с самостоятельным финансированием. В те времена о таком и не слыхивали, и в Киноакадемии мне сразу отказали. В ответ я пригрозил, что брошу учебу. Тогда они обратились в Министерство культуры за советом, и там одобрили мою заявку с условием, что перед отъездом Киноакадемия проведет для меня курс «патриотической подготовки» и «обучит хранить тайны».

В глазах многих желание учиться в Америке приравнивалось к государственной измене. Начиная с 1949 года для китайца было практически невозможно отправиться на учебу за границу, если ее не спонсировало государство. Китай находился в изоляции от стран Запада более тридцати лет, а от советского блока — более двадцати.