Магда держала свой мобильник далеко от уха, и Петр Петер тоже мог слышать мои слова. По его мнению, это мог быть не один человек, а Яворчик собирал весь негатив в мой адрес и сам рассеивал мерзкие слухи, а люди с ним не спорили — хочет сделать из меня убийцу, пусть делает, они не станут с ним цапаться.

И тут Петрик высказал еще одно соображение из числа моих врагов, распространяющих обо мне небылицы, следует исключить Пызяка. Желая после всех своих неприятностей сохранить лицо…

— А у него есть лицо? — удивилась я.

— …решил заболеть и месяц назад выехал за границу полечиться на каком-то курорте. А что касается лица, то и мне удивительно, — признался Петрик. — И вообще при всех разговорах, в которых вам перемывали косточки, он только презрительно молчал, всем видом показывая, что просто считает ниже своего достоинства говорить об этой глупой бабе.

— Ну хорошо, спасибо вам, я узнала, что хотела. А Яворчик пусть подавится, только работы прибавил полиции, балбес, поскольку им пришлось проверять меня.

Собственно, это было все, разве что у Петрика припасена еще какая информация на десерт.

В сотовом послышалось неразборчивое бормотание, после чего Магда доложила, что Петрик считает, что Яворчик дружен со Ступеньским.

— Кажется, Ступеньский тоже тебя не слишком обожает?

— Перестройся на прошедшее время, — мрачно посоветовала я подруге. — Не обожал. И теперь уже никого не сможет обожать.

Тут я вспомнила, что Гурский потребовал держать информацию о гибели Ступеньского в тайне, и прикусила язык, да поздно.

— Почему? А что с ним?.. Погоди, Петрик что-то говорит… А, и до него докатились слухи о смерти Ступеньского, но ничего конкретного… Ему пора за работу. Зато у меня к тебе тьма вопросов, но уже из другой песни. Так что я перезвоню позже. Пока!

И я осталась одна со своими проблемами. Голова раскалывалась. С Пызяком все так, мы когда-то действительно схватились, а вот о Яворчике я понятия не имела. С чего это он такой на меня озлобленный? И эти нелепые слухи о том, что все жертвы неизвестных убийц старались ради Эвы Марш, что они расстилали перед ней красную ковровую дорожку… И кто такую белиберду выдумал? Выходит, и ее издатели заботились об Эвином благосостоянии. Кстати, а не лишились ли сотрудники «Гратиса» кого-либо из своих членов?

Хорошо, а как же Ступеньский? Он-то может быть включен в этот круг любителей Эвы Марш или нет? И если нет…

Ужасно! Из этого следует, что Мартуся и в самом деле перестала владеть собой. И что же, мне теперь следует мчаться в Краков?

Может, я бы и ринулась в Краков, если бы не Адам Островский. У моей калитки он появился в тот момент, когда я нервно искала ключи, понимая, что, уезжая из дома на неопределенное время, владелец должен дом запереть. У ключей было постоянное место, но там я их не обнаружила и хлопала себя по всем карманам, стараясь вспомнить, в чем я была вчера и в каких карманах надо шарить.

— Я только что вернулся из Кракова и прямо из аэропорта к вам, — сообщил Островский с порога. — Вы знаете, что там произошло?

— Батый налетел со своей конницей! — проворчала я. — Прошу меня не нервировать и говорить по делу. Чай, кофе?

— Если можно, кофе. В самолете подают такие помои. Не верю я! Разве что Марта сошла с ума.

— Вы ее хорошо знаете?

— Знаю… Но любая импульсивность имеет границы, а идиотизм в ее случае исключается. Чтобы до такой степени забыться? Нет, не верю!

Поскольку он не верил, я не подсыпала ему в кофе яду. Вероятнее всего, Мартуся пришила своего Ступеньского в состоянии аффекта, но раз Островский не верит — он по правильную сторону баррикады.

После чего передо мной начертали мрачную картину, нечто из средневековья, очень под стать краковской «Алхимии».

Некий Ливинский, шахматист, получил от своих сотоварищей — шахматных маньяков задание разведать, нельзя ли в модном клубе «Алхимия» организовать небольшой шахматный турнир. И хотя Ливинский знал этот памятник старины, все же примчался прикинуть насчет турнирчика. Покрутился, кое с кем переговорил, потом оттащил от буфета свою девушку Крысю и некоего Янушека, который в шахматах ни бум-бум, зато проявлял излишне активный интерес к Крысе. И они вместе спустились в уютной темноте по очень крутой лесенке, на которой и черт шею сломит. Крыся спускалась первой и все время смотрела под ноги, так как была на высоченных каблуках. Это именно она увидела жидкость, которую приняла за красное вино, проследила путь красного ручейка и, узрев его истоки, испустила нечеловеческий вопль. Его услышали все наверху, но поначалу не отреагировали, решив, что это Ливинский с Янушеком развлекаются с Крысей, ну и что такого, дело-то обычное для столь богемного места, как «Алхимия». Вот только чего она так орет? Кое-кто решил все же полюбопытствовать — ну и разверзся ад.

Теснота закоулков старинного здания очень способствовала затиранию всех возможных следов, поскольку весть о случившемся в мгновение ока разнеслась по клубу и вся честная публика посчитала делом чести лично осмотреть место преступления до того, как явится полиция. Полиция явилась, и ее чуть кондрашка не хватила. Конечно, перекрыли доступ к трупу, да поздно. А в набежавшей еще до них толпе случайно оказались журналист и фоторепортер, который, не веря своему счастью, нащелкал все, что мог, смылся еще до прибытия полиции и теперь орудовал у себя в редакции, сразу став предметом зависти конкурентов.

Свалившись вместе с толпой на место преступления, в толкучке и общем ажиотаже одна из женщин даже наступила трупу на руку, после чего, заливаясь слезами, долго скорбела над испачканной в крови туфелькой.

Комиссар из отдела убийств, прибывший вместе с прокурором, констатировал, что место преступления затоптано бесповоротно, и решил переключиться на живой материал. Авось из двадцати трех свидетелей да удастся что-нибудь выдоить.

Ну и выдоил.

Половина свидетелей знали друг друга, так что можно было допустить: остальные — чужаки. Ливинский с Кристиной пришли последними, Крыся застряла в буфете, а Ливинский отправился беседовать с директором клуба и прочими знакомыми. После чего вместе с девушкой и приятелем обнаружил труп.

Ладно, а кто находился внизу?

— Ступеньский, конечно. Да, его здесь все знали. Его все знают. Ну может, не все, но многие.

— А кроме него, кто еще спускался вниз?

И тут из путаных показаний свидетелей выяснилось, что каждый видел каждого. И если верить показаниям, то получалось — все посетители клуба толпились внизу, а вверху было совсем пусто.

Комиссар полиции не был обескуражен такими показаниями, а принялся задавать всякие наводящие вопросы. Когда, уточните, сюда пришел погибший?

Холера его знает. Три человека заявили, что вроде бы заметили, как он входил в здание, было это около часа назад, а остальные уже видели его в зале, не исключено, что прибытие Ступеньского видел еще кто-то из тех, кто уже ушел из клуба. Четверо признались, что разговаривали с ним, просто перекинулись парой слов, таких, знаете, — привет, как жизнь, какая уж тут жизнь, так, ползаю помаленьку, и все.