С такой силой хлопаю дверью, что фотографии мамы, кружась, падают с книжных полок на пол. Я их подбираю и, кажется, замечаю что-то в ее взгляде.

Тревогу? Осуждение?

Когда Мэтт возвращается, я не приглашаю его войти.

Каким-то образом мне удалось механически приготовить ужин и повозить по тарелке еду, вкус которой я не чувствую, а теперь я собираюсь лечь спать, точно сегодня самый обычный день. Вешаю рубашку на плечики и думаю о множестве мелочей, которые мы принимаем как должное. Возможность выбрать, что надеть, поесть, с кем провести время. Как невероятно тяжело было папе, когда вместе со свободой и семьей его лишили индивидуальности.

Устраиваюсь на табурете перед туалетным столиком. На зеркало накинут мой темно-синий шарф с пикирующими ласточками. Отвинчиваю крышку крема для лица и подношу баночку к носу. Делаю глубокий вдох. Розы. Мгновенно переношусь в прошлое. Вот я сижу по-турецки на родительской кровати, глядя, как мама отрывает клочок ваты и скатывает его в шарик между ладонями.

– Никогда не забывай про кожу.

Она мазнула мне кремом кончик носа. Я взвизгнула от холода, растерла крем по щекам и понюхала пальцы.

– Пахнет цветами.

– Розами. Моя мама пользовалась той же фирмой и уверяла, что, если я буду наносить его дважды в день, кожа будет нежной, как лепесток. И твоя – тоже.

– Я буду такая же красивая, как ты, мам?

– Ты уже красивая, солнышко. Внутри и снаружи; хотя открою тебе секрет: то, что внутри, – важнее.

Она взяла жемчужно-белую, поблескивающую на свету щетку и принялась водить ею по моим волосам, медленно, методично, а я считала до ста.

Ближе к концу мама изменилась почти до неузнаваемости; нервное напряжение и болезнь страшно ее состарили. Тело ослабло, мышцы атрофировались, однако для меня она оставалась все такой же красавицей, какой я была бы для нее сейчас, даже если я сама этого больше не вижу. Да, но что, если внутри все грязное и запятнанное? Если человек сделал нечто столь ужасное, непростительное, что осталась только мерзость? Что тогда?

Времени меньше и меньше.

Нарастает, как снежный ком, да, Эли? Какое чувство охватило тебя, когда ты открыла дверь полицейским? Надеюсь, страх. Как быстро до тебя дошло? Пропала твоя подруга. И тебе настолько на нее плевать, что ты не заявила об ее исчезновении. Мелкие улики складываются в одно целое, их уже нельзя игнорировать.

Полиция пока нашла не все, но ничего, дай только срок.

Завтра новый день.

Нежься сегодня в собственной постельке, Эли. Возможно, это твой последний раз. Ждать осталось недолго.

Телефон вибрирует. Незнакомый номер. Сердце екает. Юэн? Мой мучитель? Беру трубку и хочу сбросить вызов, но потом вдруг думаю: это может быть Крисси. Нерешительно нажимаю большим пальцем зеленую кнопку, надеясь, что сейчас зазвучит ее голос. «Эли, ты даже не представляешь!..» И она попотчует меня историей, веселым приключением, а я расскажу ей, что она поставила всех на уши, и однажды мы посмеемся, вспоминая, как она «пропала».

– Алло! – с надеждой произношу я.

– Миссис Тейлор?

Это констебль Уиллис.

Время останавливается. Если бы новости были хорошие, звонила бы сама Крисси. Я тяжело опускаюсь на табурет и опираюсь локтями о кухонную стойку, морально готовясь к тому, что´ сейчас услышу, представляя бледное, безжизненное лицо Крисси в какой-нибудь канаве.

– Вы ее нашли, – твердо говорю я.

Даже не знаю, вздохнуть мне с облегчением или тревожиться, когда Уиллис отвечает отрицательно.

– Наши оперативные сотрудники кое-что обнаружили, поступила новая информация. Не могли бы вы заскочить к нам поболтать?

Так буднично. Словно один друг приглашает другого в гости.

– Когда?

– Прямо сейчас.

В ее голосе сквозит жесткость, которую я вчера не заметила. Отвечаю, что скоро приеду.

У полицейских участков особенный запах, почти как у начальных классов или больниц. Стоит толкнуть заляпанные стеклянные двери и ступить внутрь, как меня окутывает запах рвоты, дезинфицирующего средства и воспоминаний.

Мы сидим на жестких серых пластмассовых стульях, Бен болтает пухлыми ножками, не достающими до грязного пола, а мама в который раз спрашивает дежурного про папу: что он сделал и когда его отпустят. Ответ один и тот же: «Пока ничего сказать не можем. Идите домой и ждите новостей».

В сером небе над бассейном напротив участка висел месяц. Из вращающейся двери со смехом вывалилась семья с мокрыми после плавания волосами. Маленький мальчик примерно возраста Бена нес полосатый надувной мяч. Все хохотали, дурачились и жевали батончики «Марс»… У меня заурчало в животе. Дежурный за стеклянной перегородкой со скрежетом отодвинул стул и на несколько минут вышел. Когда вернулся, один, без отца, мамино лицо разочарованно вытянулось. В руках у дежурного оказалось два пластиковых стаканчика с горячим шоколадом, для меня и Бена. Какао-порошок комочками плавал сверху, неестественно сладкий напиток совсем не походил на шоколад, но я с благодарностью его выпила. Мое праздничное чаепитие. Однако память об этом проявлении доброты была скоро смыта мыслью, что папа не вернется домой, ни в тот день, ни вообще; в моей двенадцатилетней голове все перемешалось, пока я не начала винить полицию в крушении нашей семьи. Так было легче, чем думать, что во всем виноват папа.

Жду, когда констебль Уиллис придет за мной, чтобы «поболтать». Беспокойно расхаживаю взад-вперед, как лев в клетке. Наконец меня проводят в маленькую комнату без окон, и я жалею, что пришла. В том, как захлопывается дверь, есть что-то почти непоправимое.

– Здравствуйте, Элисон.

Я не узнаю констебля Хантера, но его отрывистый тон мне знаком, у меня от него мороз по коже.

Не могу удержаться и спрашиваю:

– Вы проверили перчатки?

У них наверняка есть причина меня вызвать, и я не представляю, что еще это может быть.

– Да, мы отправили их в лабораторию, и нам тут же прислали ответ, прямо как по телевизору. Не надо согласовывать расходы или ждать своей очереди. Мы распутываем дела за час, не считая времени на рекламные паузы.

От его едкого сарказма я замолкаю.

– Наш разговор будет записан. Вы не против? – Он уже нажимает кнопки.

– Меня не арестовывают?

– Нет, разве что вы хотите в чем-нибудь сознаться. – Он глядит мне в глаза, и я быстро отвожу взгляд, боясь, что он заметит мою панику.