И тогда-то и случилось самое ужасное.

Андрей и еще несколько ребят ехали на броне бэтээра, одурев от слепящего солнца, от однообразия горной дороги, да просто от усталости.

Высоко в бледно-голубом небе парил одинокий коршун. Бронетранспортер мягко перевалил через очередной валун, свернул за скалу… и тут сверху на дорогу посыпались камни.

Мощный мотор натужно заурчал и заглох. На мгновение наступила звенящая, удивительная тишина. Молоденький лейтенант выглянул из люка и заорал:

– Духи! Засада! Занимайте круговую оборону! – И тут же, словно по его команде, со всех сторон загрохотали выстрелы, засвистели пули.

Лейтенант вскрикнул высоким, резким голосом – и упал лицом на броню. Часть его головы снесло пулей. Обнажилось что-то отвратительное, жуткое, серо-розовое.

Андрей, как и остальные ребята, скатился с брони, вжался в каменистую, жестокую почву этой чужой, негостеприимной земли, чтобы стать незаметным, невидимым. Рядом с ним лежал Костя Мухин, по кличке Муха, белобрысый парень из Архангельска. Чуть дальше, в неглубокой ложбинке, – Никита, по прозвищу Кит, рядом с ним – Витька Салагин, откликавшийся на кличку Салага…

Костя Мухин приподнялся, стащил с плеча автомат и дал короткую очередь по обломку скалы, похожему на зуб великана, из-за которого строчил тяжелый пулемет.

Андрей опомнился, тоже изготовил автомат к бою, перевел его в режим одиночной стрельбы, чтобы сэкономить патроны, и выстрелил в какое-то красное пятно, выделявшееся на пыльно-сером фоне каменистого склона.

И тут раздался самый страшный звук – резкий, разбойничий свист, какой издает в полете выпущенная из миномета мина…

Андрей еще плотнее вжался в землю.

Страшно, гулко ахнуло, на какое-то время он оглох. Потом снова вернулись звуки, и где-то совсем рядом раздался детский плач. Жалобный, захлебывающийся.

Андрей удивленно огляделся – откуда здесь мог взяться ребенок?

Он увидел Муху. Тот почему-то не лежал, а сидел, раскачиваясь, как на молитве, и прижимая к себе кровоточащий обрубок руки, как мать прижимает к груди младенца.

Оказывается, это он плакал тонким детским голосом…

– Муха, держись! – проговорил Андрей, как будто его голос мог перекрыть грохот боя.

Он нашарил в ранце санитарный пакет, разорвал упаковку бинта, подполз к Мухе, собираясь перебинтовать руку… краем глаза он увидел, как фонтан камней и песка обрушился на ту ложбину, где укрывались Кит и Витька Салага…

И тут снова раздался душераздирающий свист.

А потом все стихло.

– Да, служил я в армии… – повторил Андрей, и по его тону, по незнакомому выражению, которое на мгновение появилось в его глазах, Ника поняла, что он не хочет, точнее, не может говорить об этом. Ни с кем. Никогда.

И что сейчас он вообще не здесь, не с ней.

Он и правда был не здесь. Не здесь и не сейчас.

Сколько себя уговаривал и тренировал, чтобы забыть. Просто выбросить из памяти навсегда те несколько недель, что случились после того взрыва. Он-то думал раньше, что попал в ад, когда ожидал в страхе, что из-за каждого поворота дороги раздадутся выстрелы и выскочат потом дьяволы. Оказалось, это был первый круг. А дальше началось самое страшное.

Он очнулся в сырой и темной яме.

Где-то высоко над ним было небо – удивительно яркое, удивительно синее. Удивительно маленькое. Удивительно чужое.

Крошечный кружок неба – далекого, недоступного. И там, в этом голубом кружке, парил коршун – может быть, тот самый, которого Андрей видел перед боем.

Рядом кто-то глухо, невнятно забормотал.

Андрей приподнялся, огляделся.

Он был не один в этой сырой яме – рядом с ним на голой земле лежал Витька.

– Салага, ты живой? – прохрипел Андрей, не узнавая собственного голоса.

– А ты как думаешь?

– Где это мы?

Еще не договорив этот короткий вопрос, Андрей понял, как глупо он звучит. Ясно, где они – в плену у духов.

Им часто приходилось слышать о ребятах, которые попали в плен – как паршиво им там было. Голод, пытки, издевательства. Мало кто из пленных выжил. Только те, кого нашли родичи, чаще всего – матери. Нашли и заплатили за них выкуп.

– Что с нами случилось? – спросил Андрей после недолгого тяжелого молчания. – Где остальные ребята? Кто-нибудь из наших еще остался в живых?

Салага молчал, и Андрей подумал уже, что не дождется ответа, но тут Витька заговорил:

– Твое счастье, что ты ничего не помнишь! Бой кончился очень быстро, с горы скатились духи, подобрали тех, кто еще выжил. А выжили только двое – мы с тобой…

– А Муха? – Андрей вспомнил детский плач и раскачивающегося, как китайский болванчик, Костю, прижимающего к груди окровавленный обрубок руки.

– Мухе дух отрубил голову, – неохотно ответил Салага. – Хорошо, что ты не видел…

– А Никита?

– Никита? Его завалило землей. Рядом взорвалась мина… считай, ему повезло.

– Черт… никого из наших не осталось…

– Только мы с тобой. И то, я думаю, это ненадолго. Долго мы здесь не вынесем.

Через какое-то время сверху донеслись голоса, в яму заглянули бородатые люди, поговорили по-своему, снова исчезли. Андрей и Витька молчали, не унижались до просьб.

Но еще немного позже им спустили на веревке бурдюк с водой.

Вода могла быть отравлена – но им было все равно, они пили жадно, захлебываясь.

Потом им спустили корзинку с несколькими черствыми пресными лепешками.

Так и потянулись страшные, одинаковые дни.

Раз в день им давали воду, раз в день – лепешки.

Потом солнце садилось – и вместо голубого кружка неба над ними появлялся темно-лиловый кружок, густо усыпанный звездами. Крупными, яркими.

Андрей смотрел на эти звезды и думал, что такие же звезды сияют сейчас и дома, в родном городе…

Они часами разговаривали с Витькой – о своей жизни там, на гражданке. О том, что будут делать, если каким-то чудом выживут. Хотя оба понимали, что шансов на это нет.

– Я первым делом выпью большую кружку пива! – сказал как-то Витька.

Андрей представил эту кружку – запотевшую, с пышной шапкой пены…

И снова тянулись дни и ночи, отличавшиеся только цветом жалкого лоскутка неба над головой.

Спасти их могло только чудо – если наши займут это село. Село, судя по звукам, было большое, только их яма в стороне, на отшибе. Такое везение случалось редко, обычно пленные просто бесследно пропадали, либо их казнили, либо сами умирали от ран и болезней. Могилы, разумеется, никогда не найдут.