Роды у Йоси начинаются в первый день Хануки. Роды долгие и мучительные. Силка, Петр и Татьяна помогают ей, стараются подбодрить ее. В голове у Силки витают благословения и песни этого светлого праздника, их утешительные и радостные слова. В маленьком ограниченном пространстве, где появляется новая жизнь, вспоминать их не так мучительно.

Силке разрешают остаться с Йосей до конца ее смены. Когда часы бьют полночь, Йося производит на свет крошечную красивую девочку, громким криком заявляющую о своем рождении.

Когда мать и дитя вымыли и в отделении воцарилась тишина, Силка спрашивает:

– Ты придумала для нее имя?

– Да, – глядя подруге в глаза, отвечает Йося. – Хочу назвать ее Натия Силка. Не возражаешь, если второе имя будет в твою честь? – Йося передает ребенка Силке.

– Здравствуй, маленькая Натия, – произносит Силка. – Я горжусь, что у тебя со мной одно имя. – В голове Силки роится множество мыслей: каким опасным и непредсказуемым может оказаться путь этого крошечного существа. – Натия, сегодня начинается история твоей жизни. Надеюсь, ты сможешь выбрать собственный путь с помощью твоей мамы и всех, кто полюбит тебя. Где-то там есть мир лучше этого. Я видела его. Я помню его.

Силка поднимает глаза на Йосю, осознавая, что ребенок позволил ей высказать подруге нечто такое, чего она не может сказать прямо. Она возвращает девочку матери и наклоняется, целуя их обеих.

* * *

На следующее утро Петр внимательно осматривает Натию и заявляет, что она самая здоровая и прелестная новорожденная из тех, что он видел, а видел он их немало. Йося сияет.

К вечеру Силка отводит Йосю с Натией в соседний барак и устраивает их там. На следующие два года это будет их дом. Никто не говорит о том, что может случиться к концу этого срока. Силка слышала от медсестер, что детей в два года отправляют в сиротские приюты, но она не сообщает об этом Йосе. Скоро та сама узнает. Два года – большой срок для подобного места, и Силка настроена найти способ не разлучать их.

В тот вечер Силка посвящает других женщин из барака во все подробности родов Йоси. Многих расстраивает ее отсутствие. Через несколько дней на ее топчане будет спать другая женщина. Маленькие распашонки, с любовью сшитые ими, через Силку отправлены Йосе. Женщины обещают, что будут продолжать шить одежду для малышки Натии, с удовольствием украшая вышивкой и кружевом вещички для маленькой девочки.

В отсутствие Йоси Силка позволяет себе подумать об Александре, курьере. Вызывая в памяти его лицо, она спрашивает себя, удастся ли поговорить с ним опять, втайне надеясь, что это произойдет.

* * *

На следующий день, вернувшись после работы в барак, Силка и другие женщины обнаруживают, что на топчане Йоси кто-то спит. Вздрогнув, новенькая просыпается и, сев на постели, смотрит на женщин, которые пристально ее изучают.

– Я Анастасия Орлова, – произносит она ясным звучным голосом.

Лена подходит к ней и оглядывает с головы до ног. Синяки на лице новенькой говорят о том, что ее били, и не раз. Старые – лилово-синие, недавние – все еще черные. Правый глаз распух и частично закрыт.

– Сколько тебе лет? – спрашивает Лена.

– Шестнадцать.

Женщины обступают топчан, чтобы лучше разглядеть новенькую. Девушка высоко держит голову, отказываясь скрывать свои травмы, лицо и прямая спина выражают неповиновение.

Ольга мягко толкает ее на постель:

– Что с тобой стряслось?

– Ты имеешь в виду, из-за чего я попала сюда или то, что случилось недавно?

– То и другое, – говорит Ольга.

– Нас поймали, когда мы крали хлеб из пекарни.

– Нас? Сколько вас было?

Анастасия выдавливает из себя улыбку:

– Шестеро. Это было здорово!

– Что было здорово? – спрашивает Лена.

– Хватать хлеб, только что вынутый из печи, прямо под носом у этого скота, который его пек.

– Почему вы крали? – задает очередной вопрос Лена.

Обычно политзаключенных и воров не сажали вместе, однако, похоже, правила в Воркуте несколько смягчились. Главное, что есть свободная койка, предполагает Силка.

– Потому что, хотя и считается, что в великом Советском Союзе все получают поровну, дети иногда голодают. Почему еще?

– Значит, ты и твои друзья…

– Да, у нас была компашка подростков. Один или двое отвлекают продавца, пока другие проникают внутрь и берут еду. Однажды мы украли икру, но ребятам она не понравилась. Мне тоже.

– Ха! – разочарованно восклицает Ханна. – Чего бы я не дала…

– А твои синяки, откуда они у тебя? – спрашивает Лена.

– Я могла бы сказать, что упала с лестницы.

– Могла бы, – соглашается Лена. – Ты ведешь себя так, будто мы тебя допрашиваем.

– Шпионы есть повсюду, – заявляет Анастасия. – Ну да, простите, я только что из тюрьмы, где пытали меня и Михаила. Нас двоих только и поймали. Милиции известно, что нас было больше, и они хотели знать имена. Я не собиралась их выдавать.

– Отсюда и синяки, – замечает Лена.

– Да, – соглашается Анастасия. – Но не вам говорить об этом. У вас у всех такой видок, будто вы целый год не видели куска хлеба. И уж тем более овощей.

Силка видит, как Лена наклоняется к Анастасии намеренно близко и обдает ее дыханием истощенного человека с гнилыми зубами.

– Хочешь верь, хочешь не верь, радость моя, но мы еще счастливчики.

Раздается сигнал на ужин.

– Идти можешь? – спрашивает Ольга.

– Да, только медленно.

Ольга помогает Анастасии подняться, застегивает на ней пальто, запахивает воротник на шее. Анастасия натягивает шапку. Потом они вслед за другими идут в столовую.

Шестнадцать, думает Силка. Еще одной непокорной молодой девушке предстоит попасть в жернова страданий. Но Елена права. Ужасы их жизни чуть менее страшные, чем у женщин из соседнего барака. Сам барак, дополнительный паек и лоскутки ткани, чайник, в котором можно кипятить воду! Трудно будет научить Анастасию принимать все это, в особенности после первого для нее визита мужчин.

– Она мне улыбнулась! – Силка возбужденно рассказывает женщинам из барака о посещении своей тезки. – Она гукала, смотрела на меня и улыбалась.

У меня просто сердце разрывалось.

– Она набирает вес, она здорова? – интересуется Лена.

– Да, да. По-моему, она стала любимицей персонала, но хочется быть уверенной, что они не отдают ей обед другого грудничка.

Силка всматривается в худые лица женщин, в их потрескавшиеся губы, темные круги под глазами. В их выпирающие ключицы. Она рада, что может дать им какое-то временное облегчение, что-то теплое, о чем можно вспоминать долгими тяжелыми днями, работая посреди снегов.