Нотариус Лойк ответил сразу. Он ждал звонка, а потому рядом была переводчица, которая говорила по-русски. Через нее он передал Миле, что в три часа дня за ней заедут и отвезут в дом покойного господина Сорокко, чтобы она, во-первых, узнала адрес, познакомилась с помощником, который будет им помогать, и согласовала график работы.

– Господин Лойк говорит, что вам понадобится не менее трех-четырех дней для осмотра вещей. Потом надо будет составить список того, что пойдет на продажу, что вы повезете в Москву для мадам Лукиной.

– Я вас поняла. – Мила обрадовалась, что есть переводчица. Все остальное ей казалось несравнимо легким. – Я жду вас в отеле, – на прощание сказала она.

Машина приехала ровно в три. Нотариус Лойк напомнил Миле Бернарда Шоу с его поздних фотографий. Переводчица была интересной дамой средних лет.

– Таня, – представилась она, – я живу здесь уже десять с лишним лет. Вышла замуж и переехала. Подрабатываю переводом и экскурсиями. Так что могу показать вам город. Например, недалеко отсюда район ДюВолон – его еще называют район «красных фонарей», если хотите – сходим. Очаг разврата, так сказать.

– Даже не знаю. – Мила смутилась.

– Ну когда решите, дайте знать. Туда лучше с провожатыми ходить, – пояснила Татьяна. – А вот если свернуть направо – будет Музей конопли и гашиша. Тоже место интересное.

– Неужели такой музей существует? Что же там можно показывать?! – рассмеялась Мила.

– Да, я тоже удивлялась, пока не посетила. Одно могу сказать – забавно, поучительно и грустно.

– Тогда – ясно, – кивнула Мила.

– О, а вот место веселое – Музей копилок.

– Господи, как же здесь все необычно!

– Это так кажется. Просто мы такой дорогой поехали, а на самом деле здесь такое количество хороших художественных музеев, что месяца не хватит, чтобы все обстоятельно осмотреть.

– Увы, у меня нет даже одного свободного дня.

– Ничего, может, еще к нам приедете.

– Хорошо бы. – Мила улыбнулась.

Наконец улицы стали чуть-чуть шире, и каналы приобрели правильную геометричность – они были строго параллельны другу другу. Потом каналы почти исчезли – изредка попадалась узкая полоска воды, но появились утопающие в зелени, маленькие старенькие домики с узкими фасадами и невысокими дверями.

– Это пригород? – спросила Мила, памятуя о своем путешествии из аэропорта в отель.

– Что вы! Это почти центр города. Это район Йордан.

– Здесь жил Сорокко?

– Да, – кивнул нотариус Лойк.

А переводчица Татьяна добавила:

– Это очень интересный район. Сюда даже туристов водят.

– Конечно, видимо, здесь дома очень старые?

– Да, но дело не в них. Дело в том, что они скрывают.

– И что же?

– Прелестную особенность Амстердама. – Переводчица улыбнулась интригующе, совсем как профессиональный гид. – Дело в том, что все эти дома имеют внутренние дворики – хофьес. Вот они-то и привлекают сюда туристов. Каждый дворик – произведение искусства, маленький, уютный, с цветами. Дворики старые, многие отреставрированы, многие новоделы. Здесь встречается очень дорогое жилье.

– Совсем как у нас – старинный особняк, весь переделанный, кроме фасада, самый дорогой вид недвижимости.

– Здесь даже то, что внутри было, и то пытаются сберечь. Я всегда удивлялась, как Сорокко сумел приобрести такой домик.

– Он хорошо зарабатывал. – Лойк улыбнулся. – Он был успешным и очень острожным.

«Хорошие нотариусы и адвокаты знают, о чем говорят! – подумала Мила. – Интересно, сколько будет стоить его дом сейчас?»

– Расскажите мне о нем? – попросила она. – Господин Сорокко был богат?

– В достаточной степени, – ответил нотариус Лойк, когда Таня перевела ему вопрос. – Вам ничего не рассказали о нем?

– Совсем немного. Я так спешно собиралась и столько надо было обсудить вопросов с Варварой Петровной, что о самом господине Сорокко мы и не поговорили.

– Он давно жил в Голландии. Ему было двадцать семь лет, когда он приехал в Голландию. Тогда в вашей стране времена были сложные, а после 90-х ему возвращаться было нельзя. Во всяком случае, он так говорил. Да и мы об этом знали. И он стал обустраиваться здесь. Мы близко познакомились, когда он был уже зрелым человеком. Надо сказать, энергии в нем было много, он был веселый. Мы все тут даже не думали, что русские имеют такой характер.

– Русские бывают разными, – улыбнулась Мила.

– Это понятно, но ваше представление о Голландии наверняка тоже стандартное – тюльпаны, мельницы, каналы. И люди, которые умеют жить без занавесок на окнах.

– Верно! – рассмеялась Мила. – В энциклопедии все это и прочитала.

– Ну это все так, но есть еще множество деталей, которые можно узнать, только пожив здесь какое-то время. Господина Сорокко мы узнали лучше только через несколько лет. И очень полюбили. Знаете, у нас тут соседи образуют некую коммуну, сообщество, члены которого держатся друг за друга. Конечно, все это неформально. Но очень важно войти в него, стать своим. Так вот Вадиму Сорокко это удалось – он отлично знал языки и очень скоро стал своим среди соседей.

– Он же работал где-то?

– Да, в крупной фирме, занимающейся оборудованием для пищевой промышленности.

– Интересно. – Мила никак не могла понять, что связывало Варвару Петровну и этого господина Сорокко. Конечно, они могли сталкиваться по роду своих занятий, могли случайно познакомиться. Во всяком случае, просто так каким-нибудь незнакомым или малознакомым людям наследство не оставляют.

– Господин Сорокко был не то чтобы загадочным, он был с какой-то внутренней тайной. – Лойк улыбнулся. – Мы, нотариусы и адвокаты, чувствуем это как никто другой. Но о прошлом он никогда не рассказывал. Только очень переживал, что не сможет съездить в Россию. Он не хотел возвращаться, он хотел только кого-то навестить. Жаль, что он умер таким молодым. У нас в Голландии шестьдесят лет – это не возраст. Это – расцвет жизни.

– У нас – тоже. Иногда, – поправила Мила. – Бывают обстоятельства, которые так сильно влияют на качество жизни.

– Да, да, совершенно верно, – вдруг оживился Лойк. – Мне кажется, что воспоминания или что-то в прошлом тяготило, мучило его. Знаете, словно его что-то изнутри опустошало. День от дня он становился все более грустным.

– А он с вами никогда откровенно не разговаривал?

– Разговаривал. Только кто же поймет, где она, настоящая откровенность? Вероятнее всего, он все-таки что-то утаивал.

– А похороны велел сделать веселыми, да? – Мила улыбнулась.

– Да. Я, конечно, виду не подал, даже не знал, как возразить. Я прекрасно понимал, что, провожая человека в последний путь, сложно оставаться веселым. Как бы тебя об этом ни просили. Но я все сделал, как он велел. Я отдал все необходимые распоряжения.